Жизнь мальчишки (др. перевод)

МакКаммон Роберт Рик

Где-то рядом с нами раздался женский крик, и мама сказала мне:

— Обожди.

Кто-то приближался к нам с громким плеском, неся высоко над головой масляную лампу. Капли дождя, ударявшие в раскаленное стекло лампы, с шипением превращались в пар. Это была женщина, негритянка.

— Помогите мне, умоляю! — крикнула нам она.

— В чем дело? — торопливо спросила мама и направила фонарь, которым снабдил нас док Пэрриш, прямо в испуганное лицо молодой негритянки с широко распахнутыми в ужасе глазами. Я впервые

видел эту женщину, но мама узнала ее:

— Нила Кастиль? Это ты?

— Да, миссис, это я, Нила. А вы кто?

— Ребекка Мэкинсон. Когда-то я читала твоей матери книги.

Должно быть, это было задолго до моего рождения, сообразил я.

— С моим отцом несчастье, миз Ребекка! — запричитала Нила Кастиль. — Должно быть, у него сдало сердце.

— Где он?

— В нашем доме! Вон там!

Нила, вокруг талии которой бурлила вода, указала рукой в темноту.

— Он не может подняться!

— Я поняла, Нила. Успокойся.

Моя мама, воплощение ужаса перед силами природы в человеческом облике, мгновенно и удивительно превращалась в само спокойствие, как только находился кто-то, кого требовалось успокаивать. Это, насколько я понимал, было частью существа любого взрослого, но уразуметь это мальчишке было не дано. В минуты опасности мама могла проявить качества, которых нет и не было в деде Джейберде: храбрость и отвагу.

— Веди нас, Нила, — сказала моя мама молодой негритянке.

Вода уже врывалась в двери домов Братона. Дом Нилы Кастиль, как и большинство других домов в Братоне, представлял собой вытянутую в длину одноэтажную щитовую лачугу. Мы медленно продвигались вслед за Нилой. Вокруг нас бурлила вода. Как только мы вошли в дом, Нила позвала:

— Гэвин! Я вернулась!

В свете масляной лампы Нилы и маминого фонаря мы увидели чернокожего старика, бессильно раскинувшегося в кресле, с ногами по колени в воде. Вокруг плавали газеты и журналы. Худющие руки старика сильно стискивали рубашку на груди возле сердца, его черное, как эбонит, лицо было искажено болью, а глаза были плотно зажмурены. Рядом с креслом, держа старого негра за руку, стоял маленький мальчик, лет семи-восьми, тоже темнокожий.

— Мама, дедушка плачет, — сообщил он Ниле Кастиль.

— Я знаю, Гэвин. Папа, я привела людей. Нила Кастиль поставила лампу на столик, стоявший рядом с креслом.

— Ты слышишь меня, папа?

— О-о-ох-х-х, — застонал старый негр. — На этот раз меня крепко прихватило.

— Сейчас мы поможем вам подняться. Оставаться в доме опасно, нужно выбираться наружу.

— Нет, дорогуша.

Старик покачал головой:

— Ноги… отказали.

— Что же нам делать? — спросила Нила, в ужасе взглянув на мою мать, и я увидел, как в глазах у нее блестят слезы.

Река уже вовсю осваивалась в домике Нилы. Снаружи грохотал гром, и комната то и дело озарялась вспышками молний.

Если бы это представление было частью телевизионного шоу, сейчас наступало самое время для рекламы, Но в настоящей жизни нет места паузам.

— Нам нужно инвалидное кресло-каталка, — сказала моя мама. — Где нам его раздобыть?

Нила ответила, что у них кресла-каталки нет, но они несколько раз брали кресло взаймы у соседей и, она почти уверена, оно стоит у них на крыльце.

— Кори, ты остаешься здесь, — сказала мама и вручила мне масляную лампу. Наступил мой черед быть храбрым, хотел я этого или нет. Мама и Нила ушли я унесли с собой фонарь, а я остался в комнате вместе с маленьким мальчиком и беспомощным стариком.

— Я Гэвин Кастиль, — сказал негритенок.

— А я Кори Мэкинсон, — ответил я.

Нелегко заводить знакомство, когда ты стоишь по пояс в бурлящей коричневой воде и мигающий свет жалкой лампы не может разогнать тьму в углах.

— А это мой дедушка, мистер Букер Торнберри, — объяснил мне Гэвин, ни на мгновение не отпуская руки старика. — Ему нездоровится.

— Почему вы не вышли наружу вместе со всеми?

— Потому, паренек, — ответил мне мистер Торнберри, с трудом приподнимая голову, — что это мой дом. Мой дом. И я не испугаюсь какой-то проклятой реки.

— Но все ушли из своих домов, — заметил я. Все, находившиеся в здравом уме, хотел сказать я.

— За всех я не отвечаю, они могут драпать, если им так хочется, — отозвался мистер Торнберри, в котором я почуял то же необъяснимое и непробиваемое упрямство мула, которым отличался мой дед Джейберд, Сказав это, старик скривился от нового приступа боли. Он медленно закрыл и снова открыл свои темные слезящиеся глаза и уставился на меня. Его лицо казалось черепом, таким было оно худым.

— В этом доме умерла моя Рабинэль. Прямо здесь. И я тоже не собираюсь отправляться умирать в больницу к белым людям.

— Но ведь вы т собираетесь умирать? — с тревогой спросил я его.

Казалось, старик несколько секунд обдумывал мой вопрос.

— Я хочу умереть в своем собственном доме, — наконец ответил он.

— Вода вес прибывает, — проговорил я. — Если не поторопиться, то можно утонуть.

Старик осклабился. Потом повернул голову и посмотрел на маленькую черную ручку внука, сжимавшую его ладонь.

— Деда водит меня на мультики! — сообщил мне стоявший уже по горлышко в воде Гэвин, прикованный к большой черной руке. — Обычно мы смотрим «Веселые мелодии».

— Багса Банни, — подхватил старик. — Мы любим ходить на старину Багса Банни и его дружка-заику, что похож на свинью. Верно, внучок?

— Верно, сэр, — отчеканил Гэвин и улыбнулся. — И скоро мы пойдем на мультики опять, верно? Верно, деда?

Мистер Торнберри ничего не ответил. Гэвин не собирался отпускать его руку ни за что.