Жизнь мальчишки. Том 1.
Шрифт:
— Господи! — воскликнул я. — Она похожа.., похожа… Какими словами я мог описать свои ощущения? Какими словами я мог передать то чувство свободы, надежды и желания, сладчайшей жажды приключений и бурлящей в жилах крови? Какими словами можно описать дружбу старых приятелей и ту уверенность, которая не отпускает тебя, пока звучит песня, уверенность в том, что ты и твое бесшабашное поколение — самые крутые ребята на свете и мир принадлежит только вам?
— Круто, — подал голос Дэви Рэй. Лучше не скажешь.
— ..Быки слышали о нас и обходят теперь стороной — я тусуюсь. Я тусуюсь… Я был поражен. Я был просто потрясен. Я пребывал в другом измерении. Вольные голоса подняли меня на своих крыльях, оторвали мои ноги от раскаленного асфальта улицы — и вместе с ними я унесся в неведомую страну Я никогда не видел моря и не ступал на песок пляжа. Я никогда не видел моря, только по телевизору и в кино. Ну и, конечно же, на снимках в журналах. “Бич Бойз”. Будоражащая кровь музыка проникла в мое сердце. На мгновение я почувствовал на своих плечах
— Я хочу поговорить с родителями, чтобы они позволили мне брать уроки гитары, — небрежно сообщил мне Дэви Рэй, когда мы переходили на другую сторону улицы. “Гит-тары”, вот как он сказал. Я думал, что, когда вернусь домой, уйду в свою комнату и начну писать рассказ про Текондсргогу — то место, куда уходит музыка, стоит ей очутиться в воздухе. Кое-что из музыки осталось в голове Дэви Рэя, потому что стоило только песне затихнуть, он принялся насвистывать ее мотивчик снова и снова и свистел до тех пор, пока мы не добрались до бассейна и не уселись рядом с нашими родителями. Четвертое июля пришло и ушло. В парке устроили большое барбекю. Команда взрослой лиги “Перепела” проиграла “Шаровым Молниям” из Юнион-Тауна семь — три. Неподалеку от себя на трибуне я заметил Немо Кюрлиса. Он был зажат между своей матерью-брюнеткой в платье с красными цветами и тощим мужчиной в очках в толстой роговой оправе, новенькая белая рубашка которого была обильно пропитана потом. Отец Немо не слишком-то любил проводить время со своими женой и сыном — после второго круга он поднялся и ушел с трибун. Позже я заметил, как он бродил среди толпы на барбекю — под мышкой у него был альбом с образцами рубашек, а на лице застыло выражение крайнего отчаяния. Ни тогда, ни после я не забывал о человеке в шляпе с зеленым пером. Сидя вместе с родителями за деревянным столом и обгладывая жареные ребрышки, пока пожилые мужчины состязались в набрасывании подков на колышки, а малыши гоняли в футбол, я непрестанно следил за толпой, отыскивая в ней подозрительное перо. Примерно после минут десяти наблюдения я внезапно понял, что время осенне-весенних шляп давно минуло и если и наступило время каких-либо шляп, то летних, сплетенных из соломки. Например, на мэре Своупе красовалась соломенная Федора — я видел, как он шел мимо жаровен с барбекю, дымя неизменной трубкой, и весело жал протянутые со всех сторон руки, измазанные в кетчупе. Шеф пожарных Марчетте и мистер Доллар тоже отдавали предпочтение соломенным шляпам. Лысину доктора Лизандера тоже прикрывало соломенное канотье с красной лентой и кокетливым бантиком. Он специально подошел ко мне, чтобы через стол рассмотреть бледный шрам, с недавних времен появившийся на моей нижней губе. У доктора были холодные пальцы; он всмотрелся в мои глаза с цепким стальным вниманием.
— Если эти парни еще раз будут к тебе приставать, — проговорил он со своим датским акцентом, — просто дай мне знать. При случае я покажу им щипцы для кастрирования. Договорились? Он толкнул меня локтем в бок и улыбнулся, блеснув серебряным зубом. Могучая жена доктора Лизандера, Вероника, тоже голландка, чье вытянутое лицо с развитыми челюстями всегда напоминало мне лошадиную морду, подошла к нашему столу с картонной тарелкой, полной ребрышек, и оттеснила мужа в сторону. Миссис Лизандер была женщиной сурового нрава. Она не особенно дружила с другими женщинами. Как рассказывала мама, дело было в том, что старшего брата миссис Лизандер и всю его семью, боровшихся в Голландии в рядах Сопротивления, убили нацисты Размышляя об этом, я начал приходить к мнению, что тяжелые испытания вполне могут подорвать в человеке веру в других людей. Перед окончательной оккупацией страны Лизандеры бежали из Голландии в Америку, причем перед побегом доктор сам стрелял из пистолета в немецкого солдата, который ворвался в его дом. Знать такое и видеть перед собой живого героя было здорово. Часто, особенно когда я, Джонни, Дэви Рэй и Бен играли в лесу в войну, мне хотелось расспросить доктора Лизандера о том, какая она — настоящая война, но стоило мне только заикнуться об этом в разговоре с отцом, как тот запретил это делать, сказав, что такие воспоминания лучше не бередить лишний раз. Верной Такстер тоже почтил пикник своим посещением. Лица нескольких женщин покрылись густым румянцем, а мужчины некоторое время сосредоточенно разглядывали свои тарелки, словно выискивая там нечто необычное Большинство же вообще не обращало внимания на сына старого Такстера, словно он был невидимкой. Взяв тарелку с барбекю, Верной уселся поддеревом на самом краю бейсбольного поля; по правде говоря, сегодня он не был абсолютно наг — по случаю жары он нахлобучил потрепанную широкополую соломенную шляпу, в которой он был похож на слегка тронувшегося с; годами умом Гекльберри Финна. Насколько я заметил, Верной Такстер был единственным мужчиной, к которому мистер Кюрлис так и не подошел со своей книжкой с образцами мужских рубашек. В течение дня я несколько раз слышал по кусочку песню “Бич Бойз”, доносившуюся из разных транзисторов, каждый раз песня нравилась мне все больше и больше Услышав “Бич
— Чтобы! Я! Этого! Больше! Не слышал! — орал он, сопровождая каждое слово новым ударом ноги. Старшеклассники, только что безмятежно развлекавшиеся после сытной еды, стояли с разинутыми ртами и поражение взирали на преподобного Ангуса Блессета во все глаза, а шестнадцатилетняя девушка, чье радио так бесцеремонно растоптали, была готова разрыдаться. Лакированные ботинки наконец заткнули рот “Бич Бойз”, и те послушно затихли.
— Этот сатанинский визг необходимо прекратить! — заорал преподобный Свободной баптистской церкви Ангус Блессет, обращаясь к собравшейся толпе. — День и ночь я страдал от этого несносного гама, но Господь наконец-то повелел положить ему конец! С этими словами преподобный ударил повергнутое радио в последний раз. Из обломков во все стороны градом полетели батарейки. После этого преподобный обратил свой пылавший взор и покрытое потом лицо к шестнадцатилетней девушке, шмыгавшей носом, и, раскрыв объятия, направился в ее сторону:
— Возлюбленная дочь моя! Господь благословит тебя! Моментально развернувшись, девушка обратилась в бегство. И я ее не виню. Если бы кто-то так же раздолбал мой симпатичный новенький приемник прямо у меня на глазах, я бы тоже вряд ли захотел с ним обниматься. Преподобный Блессет, прославленный борец с Ритуалом Страстной пятницы Леди, обратил свой лик к присутствовавшим.
— Вы видели это? Бедное дитя было настолько смущено, что оказалось не в состоянии отличить благо от греха! И я объясню вам почему. Все потому, что она наслушалась этого визга, этих греховодных отбросов! С этими словами он указал пальцем на остатки мертвого радио у своих ног.
— Кто-нибудь из вас удосужился узнать, что отравляет уши наших детей этим летом? Кто-нибудь из вас?
— Похоже, словно мухи жужжат вокруг кобылы! — сказал кто-то, и все рассмеялись. Оглянувшись, я увидел, как хохочет мокрый от пота мистер Моултри; его рубашка на груди была вся заляпана соусом для барбекю.
— Смейтесь, если вам это кажется смешным, но в Судный день вам станет не до смеха: Бог не увидит в этом ничего, что могло бы послужить поводом для застольной шутки! — в ярости выкрикнул преподобный Блессет. Сейчас я вспоминаю, что ни разу не слышал, чтобы хоть раз он говорил нормальным голосом. — Но стоит вам хоть раз внимательно послушать эту песню, как волосы у вас на голове встанут дыбом, как встали когда-то у меня!
— Да будет вам, преподобный! — подал голос мой отец. — Это же просто песня!
— Просто песня? — Блестящее от пота страшное лицо преподобного Блессета мгновенно повернулось к моему отцу; серые глаза Блессета так быстро налились кровью, что стали похожи на нарисованные. — Просто песня, говоришь. Том Мэкинсон? Что ты ответишь, если я скажу, что эта “просто песня” подрывает мораль наших детей? Что юные души начинают трепетать и изнывать от сексуального желания, которое воплощается в безумных гонках по улицам на автомашинах, в поклонении злу большого города? Что ты скажешь на это. Том Мэкинсон? Отец пожал плечами.
— Если вы сумели разобрать все это, прослушав песню один раз, то я должен сказать, что у вас уши, как у легавой. Лично я не понял из этой песни ни слова.
— Ага! Вот то-то и оно! В том-то и заключены проделки Сатаны! — Говоря это, преподобный Блессет тыкал отцу в грудь указательным пальцем с каемкой соуса барбекю под ногтем. — Грех пробирается в головы наших детей, а они даже не понимают, что с ними происходит. Они не слышат греха, а он уже гнездится в них!
— В самом деле? — спросил отец. К тому времени мама подошла к нам и встала позади, взяв отца за руку. Отец никогда особенно не уважал преподобного и считал его пустым крикуном, и мама волновалась, что папа может сорваться и наговорить глупостей. Преподобный оставил в покое моего отца и снова обвел глазами толпу. Если на свете и есть что-то, что может привлечь внимание людей, то это крикун, провозглашающий очередной приход Сатаны: от его проповедей в воздухе разносится запах, напоминающий дух горелого мяса.
— Добрые христиане, призываю вас прийти в среду вечером в семь часов в Свободную баптистскую церковь — там вы сможете собственными ушами услышать все то, о чем я говорю! Взгляд преподобного метался с одного лица к другому.
— Если вы любите Господа, наш город и ваших детей, то разбейте любое радио, когда услышите, что из него льются эти помои! К моему разочарованию, несколько человек загомонили в такт преподобному, поддержав его истерические выкрики.
— Восславим Господа, братья и сестры, восславим Господа! Преподобный Блессет двинулся сквозь толпу, хлопая по плечам и спинам и пожимая на ходу руки.