Жизнь Марианны, или Приключения графини де ***

де Шамбле?н де Мариво? Пьер Карле

— Это верно,— ответил адвокат,— он женат на дочери герцога де ... Но, по-моему, маркиза в ссоре с ним и с его женой. Говорят, когда покойный маркиз с нею познакомился, она была вдовой совсем заурядного и очень бедного провинциального дворянина; маркиз влюбился в нее, случайно заехав в те края, и, при своем богатстве и знатности, довольно легкомысленно поступил, женившись на ней. Сейчас он умер, а сын их женился на дочери герцога де ... и очень может быть, что герцогская дочь — я хочу сказать, молодая маркиза — не в восторге от старшей маркизы, своей свекрови, и совсем не жаждет свести знакомство с кучей мелкопоместных дворянчиков, составляющих родню

ее свекрови и первого ее мужа, от которого у той есть дочь; но барышни этой никто не видел, да никто, надо полагать, и не стремится увидеть. Вот все, что мне довелось об этом слышать.

Так он говорил, и из глаз моих покатились слезы; я не могла удержаться, слыша столь странные речи; у меня не было слов для ответа.

А госпожа Дарсир, добрейшая женщина, питавшая ко мне дружбу, то и дело краснела, слушая адвоката; к тому же она заметила мои слезы.

— Кого вы называете мелкопоместными дворянчиками, сударь? — спросила она, когда он кончил.— Видимо, молодая маркиза, дочь герцога, плохо осведомлена о родословной своих свойственников, если краснеет за их происхождение; я объясню ей, кто они такие: я родом из тех же мест, что и ее свекровь; презираемая ею маркиза, урожденная де Трель, принадлежит к одному из самых старинных и знатных семейств нашей провинции, а род ее первого мужа, Тервир, ни в чем не уступает самым знатным из известных мне домов. В старину Тервиры владели весьма пространными землями, и хотя род их теперь оскудел, тем не менее господин де Тервир оставил бы своей вдове более восемнадцати или двадцати тысяч ливров ренты, если бы его отец в минуту раздражения не лишил его наследства в пользу младшего сына; наконец, нет такого дворянина, маркиза или герцога во Франции, который не почел бы за честь жениться на мадемуазель де Тервир, той самой дочери маркизы, которой никогда не видели в Париже; ее действительно оставили на попечение родных, когда мать ее покинула нашу провинцию; барышня эта никому не уступит ни красотой, ни умом, ни душевным благородством.

Тогда адвокат, видя мои заплаканные глаза и сообразив, что недаром я наводила справки о старой маркизе, заподозрил, что я именно и есть дочь маркизы, о коей шла речь.

— Сударыня,— сказал он смущенно, обращаясь к госпоже Дарсир,— хотя я пересказал вам лишь чужие толки, боюсь, что проявил неосторожность: может быть, передо мной сама мадемуазель де Тервир?

Отрицать это было бесполезно, мое поведение достаточно красноречиво говорило, что он угадал; поэтому госпожа Дарсир ответила без колебаний:

— Да, сударь, вы не ошиблись, это она; перед вами та самая бедная провинциалочка, которую никому не интересно видеть; вероятно, кое-кто вообразил, что это какая- нибудь деревенская девушка, а между тем очень многие рады бы иметь с нею сходство.

— Думаю, что это никому не было бы зазорно,— согласился он и попросил у меня извинения за свои речи.

Тут как раз наша карета остановилась, мы приехали, и вместо ответа я только кивнула головой.

Как только он вышел, я стала благодарить госпожу Дарсир за добрые слова и за горячность, с какой она защищала мою семью от неоправданного презрения младшей маркизы. Но рассказ адвоката только подтверждал печальные предчувствия насчет положения моей матушки. Чем несчастнее она мне казалась, тем больше я страдала оттого, что неизвестно было, где ее искать.

Правда, я, в сущности, совсем не знала своей матери, но от этого мое желание встретиться с ней становилось еще более настойчивым. Какое интересное и удивительное приключение — найти

мать, которой ты не знаешь! В одном слове «мать» заключено столько прелести!

Любовь моя к ней становилась еще сильней при мысли, что ее обижают, что она унижена, опечалена, быть может, даже страдает; я допускала и это и делила с ней ее унижение и горе. Мое самолюбие страдало от обид, которые она терпела; мне кажется, я была бы счастлива доказать ей, что они и меня уязвляют.

Может статься, мое чувство к матери не было бы таким сильным, если бы она была счастлива и благополучна и я не могла бы ждать от нее хорошего приема; но я приехала в тяжелую для нее минуту и верила, что она смягчится и станет мне доброй матерью, я рассчитывала, что огорчения пробудят в ней нежность ко мне.

Несмотря на все наши усилия, мы с госпожой Дарсир уже десять — двенадцать дней напрасно пытались напасть на ее след; я места себе не находила от нетерпения и горя. Везде и всюду мы расспрашивали о ней. Многие были с ней знакомы, все слышали о том, что с ней случилось, одни знали больше, другие меньше, но я не скрывала, что я ее дочь, наоборот, всюду говорила об этом — и, наконец, заметила, что меня щадят, рассказывают мне не все, что знают, но из этого немногого я заключала, что матери моей приходится нелегко.

Через двенадцать дней, видя тщету всех наших поисков, мы с госпожой Дарсир снова отправились на Королевскую площадь в надежде, что маркиза еще раз там побывала и, узнав, что ее спрашивали две дамы, оставила свой адрес на случай, если они явятся еще раз.

Но и эта попытка оказалась бесплодной: маркиза больше не приходила. В первый раз ей сказали, что маркиз и ее невестка вернутся только через три недели или месяц, и, вероятно, она решила ждать. Так думала госпожа Дарсир, и я с ней согласилась.

Огорченная этой неудачей и не видя конца своим тревогам, я вспомнила, что мы живем в том же квартале, что госпожа Дарнейль, наша попутчица, адрес которой я могла узнать у маркиза де Вири; вы помните, что я завязала с нею дружеские отношения и обещала ей непременно дать знать о себе.

Я предложила госпоже Дарсир навестить эту даму, поскольку мы находились совсем близко от улицы Людовика Святого; та согласилась, и в первом же доме, где мы спросили о маркизе де Вири, нам объяснили, что он живет рядом. Один из слуг госпожи Дарсир постучался в дверь особняка.

Никто не открывал; на повторный стук, довольно много времени спустя, вышел очень старый слуга с длинными седыми волосами и, не дожидаясь вопроса, сообщил, что господин де Вири с женой уехали в Версаль.

— Мы спрашиваем не его,— ответила я,— а госпожу Дарнейль.

— Ах, госпожу Дарнейль! Она здесь не живет,— сказал он.— Но, может быть, вы те дамы, что недавно приехали из провинции?

— Да, и здесь уже живем десять или двенадцать дней,— ответили мы.

— Так будьте добры подождать минутку,— сказал он,— я сейчас позову горничную барыни; она просила дать знать, как только вы появитесь.

Он покинул нас и очень медленно отправился звать женщину, которая сразу же спустилась и подошла к дверце кареты.

— Можете ли вы,— спросила я ее,— сказать нам, где живет госпожа Дарнейль? Мы надеялись увидеть ее здесь.

— Нет, сударыня, она не живет тут,— сказала женщина,— но не вы ли, мадемуазель, та барышня, что приехали с ней вместе в Париж и одолжили ей денег? — добавила она, обратившись ко мне.

— Да, не одолжила, а просто заставила ее взять,— сказала я,— и мне бы очень хотелось увидеть эту даму. Где же она живет?