Жизнь на каблуках
Шрифт:
– Какая у тебя красивая девушка! Вот бы она стала твоей ассистенткой. Рейтинг твоего номера взлетел бы до небес.
Арманд задумчиво посмотрел на притихшую Наташку:
– А что, идея хорошая. Но у тебя, наверное, нет на это времени… Ладно, обсудим это как-нибудь потом.
Что-то помешало ей нетерпеливо воскликнуть: «Есть время! Есть! Давай поговорим сейчас!» Она просто улыбнулась и неопределенно пожала плечами.
– Вообще-то я давно подумывал о замене ассистентки, – сказал Арманд. – Надо будет поискать подходящую девочку по модельным агентствам.
Улыбка сползла
– Знаешь, а я ведь еще не ответила «нет».
– Ты о чем?
– О предложении поработать твоей ассистенткой.
– А как же твоя группа? – удивился он. – Ты же говорила, что вы репетируете почти каждый день. Мы тоже. Цирк требует полной самоотдачи, здесь мало кто совмещает выступления с чем-то еще.
– Да я на самом деле уже давно подумывала о смене деятельности. Так что это было бы кстати. – Ее уже невозможно было остановить.
– Ну… Это было бы просто замечательно. – Арманд немного растерялся, он не ожидал, что его блондинистая пятнадцатилетняя подружка обладает хваткой бультерьера. – Но ты все равно не спеши. У меня до Нового года контракт со старой ассистенткой. А сразу после праздников мы могли бы начать репетировать с тобой. Как раз январь – мертвый месяц для выступлений, я бы успел тебя натаскать.
Так Наташка узнала, что счастье – это не абстрактное понятие и не лишенное смысла пожелание с новогодней открытки. Счастье – это когда сердце то скачет вверх по ступенькам, то в свободном падении ухает вниз. Счастье – это когда на тебя смотрят глаза, о которых ты постоянно думаешь, и в глазах этих улыбчивые чертики пляшут канкан. Счастье – это тревожное ожидание первого поцелуя. И сам первый поцелуй. И секундное неловкое замешательство после него. И первый секс с человеком, от простого прикосновения которого дрожат коленки. И второй секс с ним же. И третий, и четвертый, и десятый… Да разве кто-то из них считал? И первый совместный завтрак. Наташка тогда соорудила неумелые кривые бутерброды, трогательно украсив неаккуратно порезанный сыр веточками петрушки. Он взглянул на эти «шедевры кулинарии», расхохотался, скрылся на кухне и через четверть часа уже кормил ее пышным омлетом с грибами и помидорами. Арманд великолепно готовил.
Через две недели после знакомства (а ей-то казалось, что они знакомы целую вечность, чуть ли не с самого детства) он представил ее родителям.
Несмотря на все ее опасения (вызванные моими авторитетными заявлениями о том, что цирковые редко принимают кого-то в свои ряды), Наталья его родителям вроде бы понравилась. Правда, в начале вечера мама Арманда – невысокая субтильная брюнетка с совиным выражением лица – поинтересовалась, поджав тонкие губы, натуральная ли Наташа блондинка. Видимо, девушка показалась ей чересчур вульгарной. Потом
До Нового года оставалось чуть меньше месяца.
Зинка решила уйти в монастырь. Садовыми ножницами, найденными в шкафчике нашей квартирной хозяйки, она коротко и неровно обрезала свои вытравленные до белизны волосы. С новоприобретенной прической Зинаида стала похожа на лишайного ежа.
Она увязала в простыню свои многочисленные наряды и отволокла узел на помойку. Еще долго после этого на глаза мне время от времени попадались районные пьянчужки, одетые в кофточки от «Кензо» и сапожки от «Гуччи».
Конечно, я узнала об этом акте благотворительности постфактум, иначе ни за что бы не дала ей выбросить дорогие вещи. Лучше бы она, честное слово, облагодетельствовала меня.
Но она проделала все это ранним утром, когда я еще спала. Я вышла на кухню за утренней порцией дрянного растворимого кофе и увидела ее, стриженую. Зинка пила воду и сосредоточенно читала Библию.
– Боже, что это?! – Мой сон как рукой сняло.
– Не поминай имя Господа всуе, – мрачно откликнулась она, даже не взглянув в мою сторону.
– Зина!! Что ты еще затеяла?!
Вот тогда она мне и объявила:
– Я ухожу в монастырь.
– Ты – что?
– Ухожу в монастырь, – терпеливо повторила она. – В мирской жизни мне уже ничего не светит. Поэтому я и решила стать сестрой Господней.
Я грохнула чайник на плиту и присела напротив нее. Меньше всего Зинаида походила на Господню сестру. В крайнем случае это была бы вздорная младшая сестричка – из тех, что красят волосы в цвет советского знамени и курят в форточку тайком от родителей.
– Боюсь, Господу не нужна такая сеструха, – осторожно возразила я. – У тебя же татуировка на жопе, какая из тебя монашка?
– Подумаешь! Где это написано, что человек с татуировкой не может уйти в монастырь? Если будет надо, сведу… – Она подумала и, сверкнув безумными глазами, добавила: – Каленым железом.
Я вздохнула. Кажется, моя соседка сошла с ума. Кстати, если бы ее стрижка была выполнена не столь неаккуратно, то я бы сказала, что новый имидж ей к лицу. Раньше я никогда не замечала, что у нее классически правильные черты лица. И вообще, мне никогда не нравились ее торчащие во все стороны пересушенные волосы. Копна неестественно белых кудрей делала ее проще и старше. А теперь стало заметно, что у Зинаиды красивые огромные глаза и длинная лебединая шея.
– Что-то случилось, – констатировала я, глядя, как она бессмысленно перелистывает странички Евангелия. – Ты опять не прошла какой-то кастинг.
– Опять не прошла, – унылым эхом повторила она.
– Что на этот раз?
И тогда ее прорвало. Зинка заговорила быстро-быстро, как будто боялась, что, потеряв интерес к ее сумбурному повествованию, я прерву ее на полуслове. И сразу стало ясно, что изысканно-сдержанное трагическое молчание, которым она так эффектно встретила меня утром, не более чем красивая поза. А на самом деле Зинуля нервничает, да еще как!