Жизнь на обочине
Шрифт:
У меня внутри всё похолодело. Только тот, кто тянул срок, знает. Просить нельзя ни у кого и ничего! Что такое водка, табак и чай, на зоне? Это не просто богатство. За это убивают. А здесь простой зек в странных лохмотьях требовал водку у авторитета! Что за этим последует? Представлял.
Приближённые Глеба набросятся на просителя. Толпа набросится на нас. Толпа большая и нас просто затопчут. Порвут на куски. Это промелькнуло в моей голове. Приготовился принять свою участь. Просто так сдаться не собирался. Но было странно. Мои чувства не улавливали ни враждебности Глеба и остальных. Ни враждебности толпы. Все слушали слова этого человека. Вот говоривший человек замолчал.
Фрол огромный мужик. Закоренелый убийца, безжалостный и злой. Понимал и признавал только Глеба. Этого человека с безжизненными глазами боялись все. Вдруг он преобразился. Его лицо разгладилось. Стало умиротворённым и кротким. Он мгновенно метнулся к койке Глеба. Нагнулся и вытащил целое богатство. Бутылку водки, краюху хлеба, луковицу и завёрнутый в белую ткань кусок сала. Сжал всё это в руках. С горящими глазами он подошёл к странному человеку:
— Святой отец! Разрешите помочь Вам!
Человек обвёл всех взглядом и спокойно произнёс:
— Спасибо от имени страждущих людей! За Ваш дар и сострадание! Господь этого не забудет! Идём сын Божий! Исполним акт милосердия!
Глеб и остальные отвесили поклоны. Кто меньший. Кто больше. И только тут понял! Руки этого странного человека не двигались за всё время разговора. Он не пошевелил ими! Ни разу.
Калека на зоне? Да ещё и на лесоповале?
О таком не видел и не слышал. Жестокая жизнь на лесозаготовках не давала возможности калеке задержаться долго в живых. Не выполнил норму? Нет пайки. Прямая дорога в карцер. А там без еды и воды? В холоде и сырости на цементном полу? Долго ли протянешь. Помощи и милости ждать от окружающих бессмысленно. На зоне каждый за себя и против всех.
Но вопреки всему очевидному и известному. Вопреки здравому смыслу. Этот калека жил! И мало того мог безнаказанно совершать поступки, за которые поплатиться жизнью труда не составляло. Любопытство и не обычность произошедшего на моих глазах раздирали меня. Но с вопросами решил погодить. Все были взволнованы и возбуждены. Все молчали и смотрели вслед удалявшемуся человеку. Фрол почтительно приотстал. Он гордый и счастливый шёл за ним. Прижимал к груди свою ношу. На лицах окружающих не было страха. Они выражали почтение и одухотворённость. Понял это. Так же молчал и смотрел вслед уходящему человеку.
Первым отвернулся и пошёл на свою койку Глеб. Он лёг и уставился в деревянный потолок из грубых досок. Потолок барака. Остальные так же молчали и расходились по своим местам.
Карты остались лежать на столе. К игре никто не вернулся. Вскоре привезли баланду. Пришло время ужина. Мне и Глебу мыски и хлеб принесли. Убрали карты и поставили на стол. Ели все молча. Взгляды всех были в мысках. Создавалось впечатление, что каждый рассчитывал там найти что-то необычное. Хотя, что можно найти в вареве из капусты, свеклы и картошки? Баланды изо дня в день готовили по одному и тому же не хитрому рецепту. Просто так все изображали занятость. Всем было легче избежать разговоров. В бараке в муках умирал человек. Его боль понимали все.
Вопросы мучили меня. Слишком много не обычного и не понятного свалилось на меня. Понять сам? Даже не старался. Всё произошедшее противоречило логике. Законам лагерной жизни. Мне требовались ответы на вопросы. Язык с трудом умещался за плотно сжатыми зубами. Но приходилось ждать и терпеть. Глеб заговорить должен был первым. Это было законом того мира к коему я принадлежал. Нарушать его не собирался. Не имел права.
После ужина,
— Ладно! Спрашивай! Но предупреждаю сразу! О себе этот человек не говорит. Многое из того, что знаю это слухи. Они ходят вслед за ним из зоны в зону. Правда или выдумка? Всё, что говорят о нём. Не знаю! Но я всему верю. Поверишь ли ты? Твоё дело! Но насмехаться над всем не советую. С насмешниками случаются странные вещи. Это известно многим.
Сказано это было серьёзно и веско. Но это было лишним. Насмехаться? Уж точно не собирался. Что-то не понятное, сильное и могучее исходило от этого человека. Это чувствовал. Спросил просто:
— Кто он?
Глеб помолчал. Сильно затянулся. Выпустил дым и потом ответил:
— Вопрос это очень сложный. Ты молодой! Не знаю. Поймёшь ли мой ответ? Но отвечу так, как думаю! Он Святой! Наша общая совесть и её что-то. Чего не могу выразить словами. Но понимаю сердцем и душой. О нём ходит много легенд и историй. Они не поддаются осмыслению. Объяснению. Но я и очень многие другие принимаем всё на веру! Без сомнения и вопросов!
Посадили его в 1935 году. Летом. Он священник из небольшого села на Волге. Чем и кому он помешал? Не известно. Но статью ему шили крутую. Подготовка восстания. Организация заговора с целью свержения Советской власти. В общем, полный набор для расстрельной статьи. Тогда ещё время массовых расстрелов не пришло и просто так людей не расстреливали. Обычно рисовали не спеша уголовное дело. Потом громкий суд с признанием своей вины. И уже только после ставили к стенке. Мимоходом священника и ещё десятка два людей объединили в организацию врагов. Составили протоколы. Написали вопросы и ответы. Готовили громкий показательный процесс. Но что-то не сложилось. О священнике и забыли. Было тогда и так.
Он сидел в камере. Ухаживал за сокамерниками. Народу становилось всё больше. Следователи избивали и калечили людей. Так выбивали признания. Ежедневно из переполненных камер выносили трупы людей. Многие умирали от пыток и побоев. Голод тоже не отставал. Собирая свою дань. Воды и еды практически не давали.
Время шло. Вот и наступил 1937 год. О показательных судах над "врагами народа" забыли. Слишком много оказалось этих "врагов". Камеры были забиты. Люди стояли часами. Ожидали очереди просто присесть. И тогда начали расстреливать по спискам утверждённым "тройкой". Расстреливали круглосуточно. Прерывались только на обед и ужин. Преданных и стойких коммунистов коим можно было доверить расстрел "врагов народа" не хватало. Вот и нашли выход.
Пулемёт с первым и вторым номером да два коммуниста с маузерами. Они добивали тех, кто уцелел под пулемётным огнём. Водки исполнителям не жалели. Поили их от души. Оно и понятно. Расстреливать людей женщин, стариков, подростков целыми днями нелегко. Всё было поставлено на поток. Народ вывозили машинами. Ставили у вырытых рвов и косили. Кто не упал в ров сам? Тех сталкивали туда вручную. Потом засыпали. Случалось разное. Иногда закапывали и живых. В эту волну попал и священник.
В один из дней его и десяток других сокамерников погрузили в фургон и вывезли к наполовину заполненному известью и землёй рву. Там уже расстреляли не один десяток. Привезенных выстроили.