Жизнь поэта
Шрифт:
Кибитка представляла собой клетчатый плетень, обтянутый белым войлоком. В котле варился чай с бараньим жиром и солью. Калмычка подала Пушкину свой ковшик. Он «не хотел отказаться и хлебнул, стараясь не перевести духа», и попросил чем-нибудь заесть это варево. Ему дали кусочек сушеной кобылятины, чему он был очень рад. «Калмыцкое кокетство испугало» Пушкина, и он поспешил выбраться из кибитки.
Этой «степной Цирцее» Пушкин посвятил 22 мая 1829 года стихи:
Твои глаза, конечно, узки,
И
Ты не лепечешь по-французски,
Ты шелком не сжимаешь ног,
По-английски пред самоваром
Узором хлеба не крошишь,
Не восхищаешься Сен-Маром,
Слегка Шекспира не ценишь,
Не погружаешься в мечтанье,
Когда нет мысли в голове,
Не распеваешь: Ма dov’e14,
Галоп не прыгаешь в собранье...
Что нужды?
– Ровно полчаса,
Пока коней мне запрягали,
Мне ум и сердце занимали
Твой взор и дикая краса.
Друзья! не всё ль одно и то же:
Забыться праздною душой
В блестящей зале, в модной ложе,
Или в кибитке кочевой?
* * *
«На холмах Грузии...» Автограф с рисунком А. С. Пушкина.
Пушкин приближался к Кавказу. Вдали показались десять лет тому назад воспетые им в «Кавказском пленнике» «престолы вечные снегов». Попрежнему «орлы с утесов подымались», «сдвигая камни вековые, текли потоки дождевые»... Они были всё те же. Но кругом поэт нашел большую перемену. «Мне было жаль их прежнего, дикого состояния, - писал Пушкин, - мне было жаль крутых каменных тропинок, кустарников и неогороженных пропастей, над которыми, бывало, я карабкался...»
Пушкин и сам изменился за десятилетие, протекшее со дня его первой встречи с Кавказом. Это был уже не юный романтический автор «Кавказского пленника», а много переживший, многое познавший тридцатилетний человек, ставший певцом русской действительности.
На горячих водах поэта снова охватили волнующие воспоминания о первом путешествии по Кавказу: «Я поехал обратно в Георгиевск - берегом быстрой Подкумки. Здесь бывало сиживал со мною Николай Раевский, молча прислушиваясь к мелодии волн», - вспоминал Пушкин.
Рядом с образом Николая Раевского перед поэтом встал образ сестры его, Марии Раевской, вышедшей замуж за декабриста Волконского и находившейся тогда вместе с мужем
Всё тихо - на Кавказ идет ночная мгла,
Восходят звезды надо мною.
Мне грустно и легко - печаль моя светла,
Печаль моя полна тобою -
Тобой, одной тобой - унынья моего
Ничто не мучит, не тревожит,
И сердце вновь горит и любит оттого,
Что не любить оно не может.
Прошли за днями дни. Сокрылось много лет.
Где вы, бесценные созданья?
Иные далеко, иных уж в мире нет.
Со мной одни воспоминанья.
Я твой по-прежнему, тебя люблю я вновь
И без надежд и без желаний.
Как пламень жертвенный, чиста моя любовь
И нежность девственных мечтаний.
Рядом с этими воспоминаниями встал другой образ - Натальи Гончаровой, чьей руки добивался в ту пору Пушкин... Он не мог поэтому открыто сказать тогда, что в душе его воскресли на Кавказе воспоминания о прежнем глубоком чувстве. И сразу же в первом, черновом, варианте стихотворения перечеркнул третью строфу, а вслед за нею и четвертую.
Остались лишь первые две, предельно обобщенные строфы, которые можно было отнести не к давнему увлечению Марией Раевской, а к новому, возникшему в сердце поэта чувству - увлечению Натальей Гончаровой.
При этом Пушкин изъял из первой строфы и упоминание о Кавказе, где он встретился с Марией Раевской, обозначив местом действия Грузию и берег Арагвы. После всех этих изъятий и исправлений стихотворение опубликовано было в таком виде:
На холмах Грузии лежит ночная мгла:
Шумит Арагва предо мною.
Мне грустно и легко; печаль моя светла;
Печаль моя полна тобою,
Тобой, одной тобой... Унынья моего
Ничто не мучит, не тревожит,
И сердце вновь горит и любит - оттого,
Что не любить оно не может.
* * *
«Кавказ нас принял в свое святилище. Мы услышали глухой шум и увидели Терек, разливающийся по разным направлениям... Чем далее углублялись мы в горы, тем уже становилось ущелье...» - записал Пушкин. Величавая, суровая природа, населяющий его свободный, гордый народ произвели на поэта большое впечатление.