Жизнь после Пушкина. Наталья Николаевна и ее потомки [Только текст]
Шрифт:
Пытаясь оградить Наталью Николаевну от «ярых врагов», «сплетниц» и «недоброжелателей» салона Карамзиных, Вяземский словно забывает, что его постоянными посетителями были и его дочь Мария Валуева с мужем Петром Александровичем, и жена Вера Федоровна, и дети его сводной сестры Екатерины Андреевны, хозяйки дома.
«Рекамье [143] этого салона была С. Н. Карамзина», — утверждал И. И. Панаев.
Иные, напротив, считали А. О. Смирнову (Россет) «северной Рекамье».
143
Жанна-Франсуаза-Жюли-Аделина Рекамье (1777–1849) — знаменитая красавица, салон которой был центром политической и культурной
В 1805 году, в период ее расцвета, ученик великого Давида художник Франсуа Жерар написал портрет 28-летней мадам Рекамье. В 1806 г. банкир Рекамье разорился. За отказ стать «подругой императора» Наполеон не только способствовал разорению мужа, но и изгнал саму мадам Рекамье из Парижа. Лишь через несколько лет она вновь поселилась в столице Франции.
В 1817 году в ее салоне впервые появился Рене Шатобриан, в течение 30 лет посещавший мадам Рекамье, без которой не мог прожить и дня. Он посещал ее даже тогда, когда его разбил паралич, и больного привозили в кресле.
По словам Сент-Бева, «салон мадам Рекамье был центром и очагом литературы… Не было таланта, добродетели, своеобразия, которые бы она не отличала, не заставила обнаружить себя… Я слышал, как люди спрашивали, была ли умна мадам Рекамье. Мне кажется, что она обладала в высокой степени не тем умом, который сверкает сам по себе, но тем, который заставляет гореть и делает особенно блистательным ум других. Она слушала пленительно, не пропуская ничего из того, что было самым ценным. Отличительной и характерной чертой мадам Рекамье была способность внушать любовь… всем, кто ее видел и с ней общался…»
Когда Андрей Карамзин в 1836 году уехал на лечение в Париж, его мать настоятельно советовала ему посетить салон мадам Рекамье: «…ты право должен постараться познакомиться с ней». И приложила при этом рекомендательное письмо А. И. Тургенева, хорошо знавшего обворожительную хозяйку этого влиятельного салона Европы.
К концу жизни мадам Рекамье почти ослепла и, прожив 72 года, 5 мая 1849 года умерла от холеры.
|
Сама же Александра Осиповна в мемуарах подробно характеризует этот салон в разные периоды его существования. Так, много лет спустя она приводит свой диалог с Ю. Ф. Самариным, относящийся к 1830-м гг.:
«…Он спросил меня, правда ли, что мой муж уехал играть во время моих родов, зная, что следует этого ожидать. Я сказала, что это правда, но что я нисколько на него не в обиде, что, в сущности, не могу жаловаться на своего мужа, что у него есть слабости, но есть и большие достоинства, что я его уважаю и очень недовольна Софи Карамзиной, позволившей себе при людях обсуждать наши отношения, что я пожаловалась госпоже Карамзиной, сделавшей серьезное внушение Софи, но эта бедная Сонюшка неисправима»{764}.
Десятью годами ранее Смирновой отмечены события, приводимые ниже: «<…> У Карамзиных, с возвращения их из Дерпта, собирался весьма тесный кружок молодых людей; рекрутский набор лежал на Софье Николаевне, которую мы прозвали „бедная Сонюшка“: она летом и зимой рыскала по городу в черных атласных изорванных башмаках, вечером рассказывала свои сны, ездила верхом и так серьезно принимала участие в героинях английских романов, что иногда останавливала лошадь и кричала (своей младшей сводной сестре. — Авт.): „Лиза, это точно как тот пейзаж, которым Камилла восхищалась в замке, и т. д.“
Софья Николаевна делала тартины с ситным хлебом, Екатерина Андреевна разливала чай, а Волоша его подавал. Убранство комнат было самое незатейливое: мебели по стенкам с неизбежным овальным столом, окна с шторами, но без занавесок. Общество… было ограниченное; но дух Карамзина как будто группировал их вокруг своей семьи»{765}.
Так было в конце 1820-х годов, после кончины историографа.
Во времена посещения этого салона Пушкиным и Натальей Николаевной, то есть в 1830-х годах, распорядителем в нем стала
«Эта милая болтунья», как назвала ее А. О. Смирнова, доводила «умение обходиться в обществе до степени искусства и почти добродетели». «Общительность была ее страстью <…> Она никогда не была хорошенькой, но под этой некрасивой оболочкой… скрывалась… грация мотылька; грация мотылька чувствовалась и в ее уме»{766}, — характеризовала ее Анна Федоровна Тютчева.
В марте 1842 года этому «мотыльку» исполнилось 40 лет. Она по-прежнему была не замужем, недавно пережив очередное увлечение. На сей раз — Львом Пушкиным.
Надо полагать, что к тому времени влияние салона столь распространялось на многих, что Вяземский хотел «уговорить мадам Карамзину» уехать на зиму в Ревель, а Наталье Николаевне «лучше посещать казармы», чем салон Карамзиных.
Продолжая одаривать вдову Пушкина, Вяземский заказал ее портрет придворному художнику, и в конце 1842 года она вновь позирует Вольдемару Гау.
«Очень жалею, что не смог сегодня прийти полюбоваться оригиналом и копией, на копию с которой, скажу к слову, я претендую»{767}, — замысловато шутил Вяземский.
Портрет был написан в том же году. На нем Наталья Николаевна изображена в открытом бальном платье и бархатной шляпке со страусовым пером.
Желая иметь этот портрет, Вяземский просил художника выполнить с него копию.
Князь П. А. Вяземский — Наталье Николаевне:
«Сделайте милость, пришлите мне мой маленький портрет.
…Принесите эту жертву и утешьтесь тем, что подлинник еще лучше, и он Вам принадлежит»{768}.
В этом случае князь, как и прежде, велеречив, подразумевая под подлинником саму Наталью Николаевну.
Надо заметить, что этот ее парадный портрет считается одним из лучших, дошедших до нас.
|
Иногда проявления «внимания» ко вдове Поэта были чрезмерными и скорее назойливыми, чем сочувствующими. К числу подобных, несомненно, относятся суждения «обосновавшейся в Вене на зиму» Екатерины Дантес, писавшей брату Дмитрию:
«Вена, 5 января 1843 г.
Я начну с того, дорогой и добрейший друг, что пожелаю тебе хорошего и счастливого во всех отношениях нового года. <…>
Уже целую вечность я не получала вестей о вас, напиши мне о себе, о жене и детях. Видел ли ты Ваню, как здоровье Мари? Я давно жду от них писем. Как живет несчастный Сережа и его фурия?
Я имею иногда вести о сестрах через Нату Фризенгоф, которая их получает от тетушки Местр. Они здоровы, но я узнаю с сожалением, что более чем когда-либо они погрязли в обществе, которое Натали должна была бы упрекать во многих несчастьях и которое и теперь для нее может быть только чрезвычайно пагубным. Это не только мое мнение, но и мнение многих людей, искренне к ним привязанных. Смерть тетушки Катерины несчастье для них, потому что она отстраняла их, как только могла, от этого отвратительного общества Карамзиных, Вяземских, Валуевых, и она хорошо знала — почему.
Я веду здесь жизнь очень тихую и вздыхаю по своей эльзасской долине, куда рассчитываю вернуться весной. Я совсем не бываю в свете, муж и я находим это скучным; здесь у нас есть маленький круг приятных знакомых, и этого нам достаточно. Иногда я хожу в театр, в оперу, она здесь неплохая, у нас там абонирована ложа. Я каждый день встречаюсь с Фризенгофами, мы очень дружны с ними. Ната очень милая, занимательная, очень веселая и добрая женщина. Она много бывает в свете и придает большое значение тому, чтобы занимать там хорошее положение; она права, так как в конце концов она австрийка, обожает Вену, как я Францию!