Жизнь продолжается: Бомжи поневоле. Часть 4

Бажов-Абрамов Николай

– Это вы из – за бомжа, гражданин? Вы из-за него пришли?

–Собственно, да,– растерялся я.

– Тогда нечего беспокоится. Он мне за все расплатился. Неприятный тип, но раз вы не против его присутствия – терпите. Так что не мешайте мне подметать, идите в купе. Вас никто не будет беспокоить. Пассажиров не будет, я знаю.

– Я могу идти? – Я возмущен от ее неуважения ко мне.

– Идите. Видите, я занята.

Резко развернулся, но в последнюю секунду, было полез в карман, за сигаретами.

.

«Опять нервы сдают»,– подмечаю я, неожиданно вспомнив слова бомжа, брошенные мне, когда я выходил из купе.

«А ведь мы, когда-то в одном классе сидели, блин, барин».

«Господи! Сколько в жизни случайностей» – подумалось мне с грустью.

Знаю, так не должно быть. Но судьба почему-то, все время меня сталкивает с теми, с которыми когда-то встречался, или учился.

Но я его почему – то, так и не вспомнил. В первом? Я почти не помню. Сколько уже лет прошло. Хотя период этот, во мне остался только неприятным осадком. Когда, Ия Федоровна, первая моя учительница, вызывая меня к доске, и, размахивая передо мною метровой линейкой перед моим мокрым носом, кричала:

– Я тебя, Васенька, научу как мои уроки понимать! О-О! как научу.

Уроки ее мне никогда не забыть, но надо идти в купе, да и вокзал Ульяновский показался.

Когда я вошел, он мне ничего не сказал.

–Сидишь,– говорю ему.

– Сижу. Узнал все?

Я сначала не понял, о чем это он, но он сам мне объяснил.

– Ходил к этой проводнице, как это я проник в этот ее вагон? Да?

– Ты слишком проницательный. Давай заново знакомится. Ковырялся в памяти сейчас, пока ходил, вспоминал, но извини, я что-то тебя не припомнил? Участкового, Федора Михайловича, вроде дочь приемная только была, а ты кто?

– Я, барин, тебе приврал. Привычка, бомжовский.

Я возмутился, даже прикрикнул:

– Сколько раз говорить, я тебе не барин!

–Понятно, барин. То есть, Василий Матвеевич. Тогда давай заново знакомится. Господи!

– Бога вспомнил? – иронизирую я.

– Тут не то, что бога вспомнишь, дьяволу душу отдашь, чтобы только выжить.

– Кончай, концерт!

– Да, Валерка я. Валерка.

– Валера? Ты чей?

– Мамины и папины, но они меня не очень уж к жизни учили. Думали, наверное, эта лафа вечная. Ошиблись. Неужели ты не помнишь меня? Это я, Валерка, в первом классе, сидели рядом на одной парте, у голландской печки. Ты, от Ия Федоровны, углом печки прикрывался, а я за тебя отдувался, отвечая уроки. Вспомнил, теперь?

–Что?!

– Конечно,– виновато бубнит он. – Сколько лет прошло.

– Валера?! Ты, ты,– стал я заикаться.

Нервы мои были до предела натянуты. Да, если бы и не вспомнил, напомнил бы его отец – председатель сельсовета – Архип Иванович Будякин, по прозвище – «пасечник». Его в деревне никто по имени не звал, звали только:

«Пасечником». Средненький он был человек, по характеру. А с другой стороны, он тогда в деревне был: бог и царь. Раньше, отец еще мне рассказывал, если кто хотел «бежать» из деревни в город, прямиком с подарком шел к нему, чтобы заполучить эту «паршивенькую» справочку, для получения паспорта. Без этой «бумажки», человек из деревни, не имел право уехать ни куда.

–Ну, вспомнил, барин?

–Прекрати! Язвить.

– Я и раньше, помнишь, подчеркивал, что ты барин – недобитый. Помнишь, Володьку. Теперь он, слышал, глава администрации сельского совета. И еще, Петрушка, у дяди Кирилла столяра сын. Помнишь? С лишаем за ухой, который ходил. Сволочь он, скажу тебе. Каким – то образом, разбогател он в Москве. Работал в посольстве столяром. Однажды, нарочно мимо прошел, думал, обратит ли он на меня. А он, черт, сначала остановился, посмотрел презрительно на меня, сел в машину, уехал. Вот, прохвост. Сделал вид, что меня не признал.

– Ты,– захохотал я,– всего лишь: бомж и вор. Так? Проводницу ты чем прикупил?

– Ничем. Сотовый я ей отдал. Украл у одного в Москве.

– Молодец! – хлопнул я, ладошками. – Молодец! И как ты это сумел?

– А, вот так. – И вытащил он из своего кармана мой бумажник и сотовый телефон.

– Что?! – похолодел я.

– Испугался? Я ж те говорил с самого начала, не смейся. А ты, барин, еще пиджак набросил на плечи, уходя. Как? Руки у меня золотые?

Хотел я сказать ему в сердцах:

«Лучше уж у тебя руки отсохли, жил бы до сих пор в деревне», – но я промолчал, покачал головой, а затем без злобы, промолвил.

– Получается, все твои школьные товарищи пристроились к жизни, кроме тебя?

–Выходит так, барин, – вздыхает он.

– Скажи, только честно, если можешь. С каких пор ты стал этим, как ты именуешь себя так – бомж.

– Честно? – переглядывается он, впервые улыбнувшись мне. – Ну что ж. Ты, барин, не побрезговал, накормил, скажу, но,– дергает он плечи с недовольством,– где ты можешь услышать такое честное признание? Нет их. Нет! И даже в природе не отыскать – это честное слово.

– Не хочешь, не отвечай. У нас в стране всегда говорили:

«Сын за отца не отвечает».

Вспомнил я этот класс. Выковырнул из памяти. В придачу и Федора Васильевича Савкова вспомнил. Директора школы, который потом сгорел, до моего побега еще, вместе со школой. В том же школе, учительствовал и мой отец. Вел уроки: русский язык и литературу. И еще вспомнил, этот директор меня, всегда недолюбливал. Говорил всегда, как старая патефонная пластинка:

«Бедным и сирым надо помогать. Потому они сирые. А тебя за уши, и в тюрягу, на перевоспитание. Как, Дарья, двоюродная твоя сестра».

Конец ознакомительного фрагмента.