Жизнь Пушкина. Том 2. 1824-1837
Шрифт:
«Что касается лично Вашего положения по отношению к правительству, то я считаю, что оно вполне отвечает Вашим интересам. Не может быть в нем ничего ни ложного, ни сомнительного, если только Вы сами не сделаете его таковым. Его Величество, с чисто отеческим к Вам попечением, соблаговолил мне, ген. Бенкендорфу, не шефу жандармов, а человеку, которому благоугодно Ему оказать доверие, наблюдать за Вами и давать Вам руководящие советы. Никогда, никакой полиции не было приказано наблюдать за Вами» (28 апреля 1830 г.).
Это была наглая ложь, но Пушкин этого не знал, а мать невесты ответ шефа жандармов удовлетворил. 6 мая состоялось формальное
«Участь моя решена. Я женюсь.
Та, которую любил я целые два года, которую везде первую отыскивали глаза мои, с которой встреча казалась мне блаженством, – Боже мой, она почти моя.
Ожидание решительного ответа было самым болезненным чувством жизни моей. Ожидание последней, заметавшейся карты, угрызение совести, сон перед поединком – все это в сравнении с ним ничего не значит.
Дело в том, что я боялся не одного отказа… Жениться! Легко сказать. – Большая часть людей видит в женитьбе шали, взятые в долг, новую карету и розовый шлафрок, другие – приданое и степенную жизнь, третьи женятся так, потому что все женятся, потому что им под тридцать лет…
Я женюсь, т. е. я жертвую независимостию, моей беспечной, прихотливой независимостию, моими роскошными привычками, странствиями без цели, уединением, непостоянством… Я никогда не хлопотал о счастии: я мог обойтиться без него. – Теперь мне нужно на двоих, а где мне взять его…»
Насмешливо описывает он, как его приняли в доме невесты:
«Отец… первый встретил меня с отверстыми объятиями, вынул из кармана платок, он хотел заплакать, но не мог и решил высморкаться. У матери глаза были красны. Позвали Надиньку, она явилась бледная, неловкая… Нас благословили. Надинька подала мне холодную, безответную руку. Мать заговорила о приданом, отец о саратовской деревне – и я жених… Все радуются моему счастию, все поздравляют, все полюбили меня… Дамы в глаза хвалят мой выбор, а заочно жалеют о моей невесте. – «Бедная! она так молода, так невинна, а он такой ветреный, безнравственной!» Признаюсь, это начинает мне надоедать» (апрель 1830 г.).
Это не рассказ об обручении двух влюбленных, это юмористическое описание сделки между женихом и родителями невесты. Невеста только пассивный объект родительского решения. Пушкин это понимал, на это шел. При его знании женского сердца в его сватовстве не меньше смелости, чем в его поединках.
Почти год был он женихом. Жениховство всегда полно хлопот и суеты. Для Пушкина это беспокойное состояние осложнялось денежными делами и очень неровными отношениями с будущей родней. Вскоре после помолвки он писал Элизе Хитрово:
«Родным моей жены мало дела до нее и до меня. Я от всего сердца плачу им тем же. Это очень приятные отношения, и я их никогда не изменю» (май 1830 г.).Любопытно, что он уже называет Натали женой, торопится закрепить свои права, хотя до женитьбы еще далеко.
Несколько раз благодаря капризам Н. И. Гончаровой свадьба чуть не расстроилась. Семья Гончаровых была не из легких. И будущая теща, и дедушка Афанасий Николаевич досыта надоедали добродушному поэту. Одни разговоры о приданом чего стоили. Нелепость их состояла в том, что Пушкин женился на бесприданнице и отлично это знал. Правда, 70-летний bonvivant [37] дедушка
37
Бонвиван (фр.).
Через три недели после помолвки Пушкин, с трудом сдерживая усмешку, от имени предка своей суженой просил Бенкендорфа разрешения растопить бронзовую императрицу и продать ее на вес. «Свадьба внучки, очень быстро налаженная, застала его (деда. – А. Т.-В.) совершенно без денег, и вывести нас из затруднения может только Государь Император и Его Августейшая бабка» (29 мая 1830 г.).
Этим вздором Пушкин занимался, когда в его голове складывались царственные стихи:
Поэт! не дорожи любовию народной… Ты царь: живи один. Дорогою свободной Иди, куда влечет тебя свободный ум…Стихи помечены первым июня. Трудно верится, что такие строчки родились среди назойливого жужжания и приставаний будущих родных, в особенности тещи, которая упорно учила ветреного жениха правилам жизни.
Разрешение расплавить Великую Екатерину было дано. Взбалмошный дедушка им не воспользовался, но долго и разнообразно надоедал Пушкину. По своему обычаю поэт спасался шутками и в письмах острил над дедушкой и его медной бабушкой, которая и после женитьбы преследовала его. Даже попала на одну из его квартир на Фурштадтской. Можно себе представить, как было удобно в петербургской квартире хранить медную статую, которой было тесно в просторной усадьбе. Позже, уже без участия Пушкина, медной бабушке пришлось путешествовать через всю Россию на юг. Ее водворили в Екатеринославле на площади, где, если советское правительство ее не свалило, она и сейчас стоит.
Друзья поздравляли Пушкина с помолвкой. Одни злорадно, другие искренно. Вяземский писал жене: «Не знаю еще, радоваться или нет счастью Пушкина Но меня до слез тронуло его письмо к родителям. Что он говорил тебе об уме невесты? беда если в ней его нет. Денег нет, а если и ума не будет, то при чем же он останется с его ветреным нравом» (26 апреля 1830 г.).
В тот же день в письме к Пушкину Вяземский пустил одно из своих метких словечек, до сих пор не забытых: «Тебе, первому нашему романтическому поэту, и следовало жениться на первой романтической красавице нашего поколения».
Пушкин поблагодарил приятеля за поздравление и за мадригал и сейчас же перешел на литературные темы, заговорил о том, как бы ему и Вяземскому добиться разрешения издавать газету. О свадьбе только несколько слов в конце, и то невеселых: «Сказывал ли ты Екатерине Андр. (Карамзиной. – А Т.-В.) о моей помолвке? Я уверен в ее участии – но передай мне ее слова – они нужны моему сердцу и теперь не совсем счастливому» (2 мая 1830 г.).
Нелегко ему было учиться ходить по проторенным дорогам.