Жизнь Пушкина
Шрифт:
С. А. Соболевский, узнав о том, что Пушкин в Москве, покинул дом посла и явился к Василию Львовичу в бальном наряде, в мундире и башмаках, в надежде застать у него Пушкина.
После деревенской тишины и безлюдия странно было видеть этого приятеля, с которым связано было так много шумной, хмельной, нескромной суеты, литературных сплетен и острословия. Но Соболевский не только болтал: он жадно ловил остроты Пушкина и его признания. Он привез «Бориса Годунова»? Шестая глава «Онегина» закончена? Написан «Граф Нулин»?
И вот среди этого веселого обмена мыслями, шутками, эпиграммами, когда хотелось забыть о том, что произошло 13 июля, когда оба собеседника, вопросительно поглядывая друг на друга, говорили о царе так, как будто факт «прощения» Пушкина покрыл все, всю двусмысленную политику Романовых, вдруг неожиданно Пушкин, будто припомнив
В тот же день выяснилось, что Толстого-Американца нет в Москве, и эта опасность для жизни Пушкина на сей раз миновала.
III
На Тверской, в гостинице «Европа», в номере, где поселился Пушкин, с утра, когда Александр Сергеевич сидел еще полуголый в постели, толпились его знакомые и почитатели. Весть о том, что Пушкин в Москве, облетела весь город. В эти дни слава поэта была в зените. Им восхищались те, у кого был вкус к поэзии, кто очарован был волшебными звуками «Бахчисарайского фонтана»; его славили и гордились им вольнодумцы, которые видели в нем «либералиста», недавнего изгнанника; его, наконец, готовы были чествовать и прославлять все угодники успеха и моды, потому что после приема у царя Пушкин сразу стал центром всеобщего внимания.
Современники рассказывают, что при появлении Пушкина в театре или на балах по зале распространялось волнение и глаза всех устремлялись на этого маленького, живого, подвижного человека, который улыбался, обнажая белые зубы. Все восхищались Пушкиным и даже его «арапским профилем». Один восторженный слушатель его чтения «Бориса Годунова» нашел его «красавцем», хотя другой его почитатель признался не без смущения, что, когда он увидел обросшее бакенбардами лицо Пушкина, ему показалось в выражении глаз поэта «что-то чертовское».
11 сентября 1826 года молодой М. П. Погодин, ученый историк и скучный писатель, но верный и благоговейный почитатель поэзии Пушкина, был удивлен его наружностью. «Привертлявый и ничего не обещающий снаружи человек», — записал он в своем дневнике[716], как будто не веря своим глазам. Московский почт-директор, известный сплетник и осведомитель правительства А. Я. Булгаков тоже писал брату в эти дни, что он познакомился с поэтом Пушкиным и что у него «рожа, ничего не обещающая». Однако московские дамы ухаживали за Пушкиным с немалым увлечением. 15 сентября поэт вспомнил о Тригорском и написал обожавшей его Прасковье Александровне письмо, в котором сообщал, что «государь принял его очень любезно», что в Москве жизнь шумная и утомительная, потому что после коронации все еще длятся празднества и торжества. Не без иронии Пушкин рассказывает, какие угощения готовят народу: на Девичьем поле будут расставлены столы версты на три и уже испекли пироги «несколько недель назад», так что съесть их и переварить будет довольно трудно. М. П. Погодин в своем дневнике отметил это народное празднество: «Как били чернь. Не доставайся никому. Народ ломит дуром…» Пушкин, обедая у Трубецких, сказал шутя Погодину, что на празднике было «мало драки, мало движения». В конце письма упоминание о новом цензурном уставе, которого Пушкин еще не читал. Этот цензурный устав, чудовищный во всех отношениях, вызвал тогда всеобщий ропот. Сочинители устава, А. С. Шишков и князь П. А. Ширинский-Шихматов[717], так постарались все запретить и все изъять, что даже отъявленные реакционеры недоумевали,
Мы знаем, какие надежды возлагал Пушкин на новый цензурный устав. Публикация устава должна была отравить ему радость «освобождения». Царь, правда, сам будет его цензором. Что это значит не совсем ясно, но пусть это будет так; как же, однако, вся прочая литература? Ужели один Пушкин будет пользоваться правом голоса? Да и пристойны ли в этом деле какие-то привилегии? Тут было над чем задуматься. Друзья и родственники Пушкина ликовали по поводу «милости» к нему царя, но сам поэт не так уж веселился, хотя уверял себя, что он в самом деле обрел и царе защитника и покровителя. Эти иллюзии не сразу рассеялись.
В эти дни поэта больше всего интересовала судьба его «Бориса Годунова». В течение месяца Пушкин несколько раз читал комедию своим друзьям и почитателям. Первое чтение состоялось 10 сентября в квартире Соболевского, где присутствовал, между прочим, П. Я. Чаадаев. У Веневитиновых Пушкин читал «Бориса Годунова» 12 октября. На чтении присутствовали братья Киреевские[719], Соболевский, Шевырев, оба Хомяковы[720], В. П. Титов[721], Н. М. Рожалин[722] и многие другие. М. П. Погодин в своих воспоминаниях рассказывает об одном из чтений «Бориса Годунова». Все с волнением ждали Пушкина. В глазах многих он был величавый жрец Аполлона — и вдруг появился «среднего роста, почти низенький человечек, вертлявый, с длинными, несколько курчавыми по концам волосами, без всяких притязаний, с живыми, быстрыми глазами, с тихим, приятным голосом, в черном сюртуке, в черном жилете, застегнутом наглухо, небрежно повязанном галстухе».
«Первые явления, — вспоминает Погодин, — выслушали тихо и спокойно или, лучше сказать, в каком-то недоумении. Но чем дальше, тем ощущения усиливались. Сцена летописателя с Григорием всех ошеломила…» «А когда Пушкин дошел до рассказа Пимена о посещении Кириллова монастыря Иоанном Грозным, о молитве иноков «да ниспошлет господь покой его душе, страдающей и бурной», мы просто все как будто обеспамятели. Кого бросало в жар, кого в озноб. Волосы поднимались дыбом. Не стало сил воздерживаться. Кто вдруг вскочит с места, кто вскрикнет. То молчанье, то взрыв восклицаний, например, при стихах самозванца: «Тень Грозного меня усыновила»… «Кончилось чтение. Мы смотрели друг на друга долго и потом бросились к Пушкину. Начались объятия, поднялся шум, раздался смех, полились слезы, поздравления…»
Все восхищались Пушкиным. Даже агент фон Фока, некий Локателли, осведомленный о приеме царем Пушкина, делает свое донесение о поэте в соответствии с обстоятельствами: «Все искренно радуются великодушной снисходительности императора, которая, без сомнения, будет иметь самые счастливые последствия для русской литературы» и т. д.
Более сдержанный отзыв дает жандармский полковник Бибиков[723], который доносит Бенкендорфу о своем наблюдении за поэтом. Пушкин, по словам жандармского полковника, чаще всего бывает у княгини Зинаиды Волконской[724], у князя Вяземского, у прокурора Жихарева[725], у И. И. Дмитриева, бывшего министра… Разговоры ведутся везде о литературе. Дамы, как заметил полковник, балуют поэта чрезмерными комплиментами и однажды, когда речь зашла о службе, все восклицали: зачем Пушкину служить, когда он уже служит славно девяти музам!..
Итак, правительственный надзор над Пушкиным продолжается. Этот надзор начался уже давно. Тайная полиция, руководимая в 1820 году М. Я. фон Фоком, собирала сведения о поэте. Теперь, в 1826 году, когда учреждены были корпус жандармов и знаменитое Третье отделение собственной его величества канцелярии, Пушкин оказался под наблюдением А. X. Бенкендорфа и все того же неутомимого М. Я. фон Фока. Любопытно, что Пушкин не подозревал, по-видимому, настоящей роли фон Фока в деле личного над ним надзора. По крайней мере, когда фон Фок умер в 1831 году, поэт записал в своем дневнике: «На днях скончался в П. Б. фон Фок, начальник 3-го отделения государевой канцелярии (тайной полиции), человек добрый, честный и твердый. Смерть его есть бедствие общественное…» Если утрата фон Фока могла показаться поэту в какой-то час благодушия «бедствием общественным», то каковы же были прочие персонажи, руководившие тайной полицией царя Николая!