Жизнь Ренуара
Шрифт:
Довольный улучшением своего состояния, Ренуар рискнул летом покинуть Францию. Один немецкий промышленник пригласил его в Мюнхен: там художник должен был написать портрет его жены. Ренуары всей семьей провели это лето в Баварии. Даже Пьер и тот участвовал в поездке. Окончив в прошлом году консерваторию и получив первый приз за исполнение трагической роли, он сразу же был приглашен Антуаном в театр "Одеон". Поездка в Германию была для Ренуара приятной разрядкой. Работа над портретом прерывалась визитами в пинакотеку, загородными прогулками. Художника очень забавляла просьба, которую все время повторял промышленник: "Будьте добры, изобразите мою жену в совершенно индимном виде! "
Лукавый художник
"Но, господин Ренуар!
– взволновался заказчик.
– Я же сказал вам: надо сделать индимно, очень индимно! Хоть одну грудь по крайней мере откройте! "
Художник вернулся во Францию чрезвычайно довольный. Ревматизм как будто оставил его в покое. В конце октября в отличном расположении духа он возвратился в Кань, не подозревая, что счастье будет недолгим.
Неожиданно болезнь вновь приняла острую форму: ныли руки и ноги, опухали суставы.
Художнику снова пришлось взять костыли. С их помощью он все же мог как-то ходить. Но ревматизм прогрессировал настолько, что Ренуар скоро понял: ноги его мертвы. Отныне он больше никогда не сможет передвигаться без посторонней помощи.
Из Ниццы для него выписали инвалидное кресло.
II
КАЛЕКА С РУКАМИ, ИЗЛУЧАЮЩИМИ СВЕТ
...Прекрасней глаз, похожих на драгоценные камни, вид ее благословенного тела: груди, вздымающиеся кверху, словно полны вечного млека; стройные ноги будто хранят соль первозданного моря.
Малларме. Явление будущего
В "Колетт" мастерская Ренуара была расположена на втором этаже. Каждое утро Ренуара поднимали туда на носилках.
Его усаживали в кресло на надувную подушку: от сидения воспалялась кожа. Кисти и палитру клали ему на колени: он не мог бы удержать ее в руках. Полотняными полосками обматывали его пальцы, скрюченные болезнью. Наконец, между большим и указательным пальцами просовывали кисть [219] , и Ренуар начинал писать.
Он всегда писал очень быстро, слегка наклоняясь к мольберту, метким взглядом окидывая холст. Рука его торопливо сновала от палитры к холсту, от холста к пузырьку с растворителем. Он покрывал холст мелкими резкими мазками - "будто курица клюет", говорил сын Мориса Ганья - Филипп.
219
219 Часто рассказывали, будто кисть привязывали к пальцам художника. Но это - легенда, которую справедливо опровергали дети художника и некоторые из его друзей, в частности Альбер Андре и Жорж Бессон.
На свою модель Ренуар почти не глядел. "Модель должна присутствовать, чтобы зажигать меня, заставить изобрести то, что без нее не пришло бы мне в голову, и удержать меня в границах, если я слишком увлекусь", - признавался художник Альберу Андре.
По-прежнему он больше всех других любил писать Коко и Габриэль. Габриэль вдохновила его на ряд композиций. Он изображал ее в прозрачных одеждах, широко открывавших обнаженную грудь. Композиции отличались предельной утонченностью: переливы ткани, нежный блеск розы или жемчуга, бархатистость женской груди переданы с одинаковой ненавязчивой чувственностью, зыбкой мелодией красок.
"Только теперь, кажется, я делаю то, что хочу", - говорил Ренуар Морису Ганья. Он был прав: он подошел к тому последнему, завершающему этапу творчества, когда великий художник отбрасывает все лишнее, отделывается от всего, что
Случалось, художника выносили на прогулку, и он восклицал: "До чего красиво, черт побери! Черт побери, до чего красиво!" [220] Старый человек, уже подвластный разрушительным силам смерти, Ренуар отдавал все свои помыслы жизни.
"В последний раз я видел его в Кане этой весной, - рассказывал немецкий критик Юлиус Майер-Грефе.
– Он сидел один в большой светлой комнате у стола. Его неподвижное исхудалое тело - кожа да кости - занимало совсем мало места. Я подумал, что он уже давно так сидит и что, наверно, он вообще часто сидит вот так подолгу, не шевелясь. Его лицо напомнило мне иссохший лик папы с картины Тициана, с такими же заострившимися от старости чертами и столь же умное, только на лице Ренуара не было выражения настороженной хитрости и тревоги. Он спокойно глядел сквозь широкое окно на холмы, высящиеся у моря, и грелся в солнечных лучах. Он не обернулся, когда я вошел в комнату, и, казалось, не расслышал моего почтительного приветствия. Как видно, солнце занимало его несравненно больше моей персоны. В ту минуту я многое отдал бы за то, чтобы стать таким же старым, как он, - ведь тогда сблизиться с ним мне было бы куда проще, чем за пустой беседой об искусстве, которую я завел".
220
220 Сообщено Мишелем Жорж-Мишель.
С некоторых пор у Ренуара появился автомобиль. В нем совершались большие сезонные перемещения из Каня в Париж, из Парижа в Эссуа. Водил машину Батистен, тот самый, что некогда возил его по Каню в своей коляске. "Вот я и разъезжаю теперь в автомобиле, точно кокотка высшего разряда!" насмешливо говорил художник.
Автомобили, в те времена встречавшиеся еще нечасто, стоили довольно дорого. Но эта роскошь - увы!
– была ему необходима. Ренуару пришлось также оставить свою квартиру на улице Коленкур, сменив ее на другую, куда легче было подняться и, главное - с мастерской на первом этаже.
Ревматизм не давал ему покоя. В ту осень он перенес несколько мелких хирургических операций: пытались, правда без заметного успеха, увеличить подвижность его суставов.
"Меня снова царапал хирург, - писал он 15 ноября Жоржу Ривьеру.
– Еще одна операция состоится через неделю, за ней последует еще одна и еще. Не знаю, когда я смогу наконец сидеть, я уже начинаю отчаиваться, все только одни отсрочки. Сегодня вечером хирург сказал, что надо подождать еще несколько недель. По правде говоря, нет ни малейшего улучшения, и я лишь все больше и больше становлюсь калекой. А так аппетит у меня нормальный. Все идет хорошо".
Все идет хорошо - Ренуар пишет картины... Старец с немощным телом (в письме к Дюран-Рюэлю он признался, что сейчас он "совсем без сил") по-прежнему слагал победный гимн жизни - гимн торжества над судьбой, над смертоносной западней, уготованной всему сущему. "Дни человека будто трава", - говорится в Псалмах. И впрямь, все бренно, все тщетно. Но ответом известному "все суета сует" служит "и все есть изобилие" творческого духа, ликующего на пороге ночи, которая должна его поглотить.