Жизнь такая, как надо: Повесть об Аркадии Гайдаре
Шрифт:
Аркадий не раз слышал, как сосед их, Митькин отец, напившись по воскресеньям, унылым голосом орал под гармонику:
С утра до темной ноченьки Стоит за верстаком. В руках граненка острая, Тяжелая кошма.Заунывная песня неслась над Новоплотинной:
…Он возит пуще лошади, КопитЖалобно пиликала гармоника, и слышно было, как уже где-то на Сальниковой сосед выкрикивает:
…Придет, в постельку грохнется, Заплачет, как дитя, Все детушки голодные, Чахоточна жена.Тоскливо и страшно становилось на душе от этой пьяной, унылой песни.
Митькин отец работал у Бебешина, на кожевенном заводе. Здесь было не лучше, чем на фабрике Жевакина. Рабочие жили впроголодь, хозяева над ними издевались как могли. Бывало, бросит Бебешин в чан с дегтем монету и заставит ее искать…
В Арзамасе становилось все беспокойнее, казалось, вот-вот что-то произойдет, большое, важное. Об этом не раз говорили в доме Голиковых, в училище, на улицах города и на базаре. Все чего-то ждали…
Рано утром в дверь дома Голиковых кто-то робко постучал. Стук этот был таким тихим, что Аркадий, увлеченно строгавший доску для скворечника, сначала ничего не услышал.
Стук в дверь повторился. Теперь уже стучали настойчиво и требовательно.
Аркадий отложил доску.
— Аркаш, открой, это я, — послышался из-за двери Митькин голос.
— Ты что, потише не можешь? Грохаешь, словно на пожар…
Митька был чем-то ужасно возбужден, его физиономия загадочно сияла.
— Ой, Аркаш, новость-то какая!
Аркадий насторожился.
— Помнишь, ты книгу про революцию читал. Так вот.
— Ну, что «вот»?
— Так вот батька сейчас с фабрики пришел и говорит, что в Питере революция, царя, говорит, свергли…
— Как это так свергли?
— А я и сам не знаю как, только батя говорит, что Николашке дали по шапке. В общем, говорит, революция!
Если бы Митька сообщил, что реальное училище провалилось под землю, Аркадий и то бы больше поверил, чем этой неслыханной новости.
— Ну и врать же ты, Митька!
— Вот с места мне не сойти. Вот разрази меня гром, если вру! — и Митька трижды яростно перекрестился. — А ты сам на улицу выйди! Флаги красные вешают, а царские жгут, гербы скидывают. Ужас что творится! Прямо ужас!
Последний довод окончательно убедил Аркадия.
Набросив шинель, Аркадий вместе с Митькой выбежал на улицу.
Митька был прав: в центре города, на Базарной площади, творилось бог знает что — все
Прямо посреди улицы — колонна кошмовалов с красным флагом, с красными бантами на груди — и вся улица, кажется, расцвела красными цветами. А над головами гремит песня, незнакомая грозная песня:
Отречемся от старого мира, Отряхнем его прах с наших ног…Два ремесленника залезли на крышу уездной управы и поленьями отбивают царский герб.
— Так его, так! — ревела толпа. — Долой Романовых!
Кто-то дернул Аркадия за рукав. Обернулся — перед ним сияющий Саша. Саша Плеско из четвертого класса.
— Айда, Аркаш, на базар, там городовых бьют. Вот здорово!
Какие-то бабы дубасили городового, сбили с него шапку, а тот, закрывая лицо руками, только охал и жалобно кричал под общий хохот: «Господи, господи…»
— Давай сюда второго, — кричали из толпы. — Хватит, поцарствовали, ироды!
Тихий купеческо-монастырский городок зашумел, заволновался. На улицах и площадях то и дело вспыхивали митинги. На Базарной площади на телегу вкатили пустую бочку, и на нее один за другим поднимались ораторы.
— Беден язык человеческий! — утирая слезы, кричал один из ораторов в богатой шубе. — И я не знаю, как назвать великое совершившееся. Может быть, чудо? Я не знаю! Я знаю лишь, что в моей груди кипят радостные слезы…
Другой оратор вопил, размахивая руками:
— Граждане! Великое чудо свершилось на Руси. Христос воскресе!
Реальное в те дни напоминало муравьиную кучу, в которую бросили головешку. Что только не творилось в училище! Во всех классах громко кричали, отчаянно свистели. Со стен срывали царские портреты.
— Свобода! — кричали старшеклассники.
— Да здравствует свобода! — вопили однокашники Аркадия, и он вместе со всеми топал ногами, свистел, орал и выкрикивал это новое слово — «свобода».
Учителя пробовали угомонить своих воспитанников.
— Господа! Господа! — чуть не плача, повторял инспектор. Образумьтесь! Неужели вам не стыдно?
Голос инспектора тонул в общем гуле, но тот все старался перекричать своих воспитанников:
— Будьте же благоразумны! Я же говорил вам: надо быть угольком и распространять вокруг себя свет. Не за свое дело взялись, господа!
— К черту угольки! — вопили осмелевшие старшеклассники. — К черту свет! Да здравствует революция!
Занятия в училище были сорваны.
Из всего, что происходило в то время, ученики поняли од но: царя свергли, начинается революция, но что в этом хорошего и что происходит вокруг, реалисты толком не знали.
…Отшумели бурные февральские дни, поутихли восторженные голоса ораторов, кричавших о свободе. И все оказалось по-прежнему. Хотя царя и свергли, война продолжалась. В самом деле, власть как будто новая, а порядки оставались старыми: земля, лес, луга, говорят, переданы земскому управлению, а крестьяне опять ни при чем…