Жизнь удалась
Шрифт:
Глаза привыкли, и он различил вереницы кастрюль и спины вместительных холодильников. Богатая кухня. Огромная плита. Гора немытой посуды, тарелки с полусъеденными деликатесами, бокалы с остатками всевозможных алкоголей. Тут же бутылки, их множество.
– Хозяин! – крикнул Свинец, крепче сжимая рукоять. – Слышь, хозяин! Кто строил тебе твой дом? Кто строил тебе твой дом, хозяин?! Молдаване? Или туркмены? А? Чего молчишь? Отзовись, друг! Скажи, кто строил тебе твой дом? Стеночки-то совсем ненадежные!
Выкрикивая, капитан пробирался все дальше – из кухни в коридор, мимо нескольких запертых дверей (кладовки?) –
В глубине большого дома кто-то нервно бегал, суетился и переругивался. Судя по шуму, минимум двое. Опасно выходить одному на двоих. Однако в стане врага, похоже, настоящая паника. Стало 3 быть, серьезного организованного сопротивления здесь не будет. Надо двигаться вперед, и побыстрее, и покончить со всем этим.
Он вошел в огромную душную комнату, пропитанную стойким запахом сигаретного дыма. Мерцал экран телевизора. В камине рубиново отсвечивали догорающие поленья. Вдоль стен теснились дорогостоящие мебеля: полураскрытые дверцы, захватанные пальцами полированные поверхности. Повсюду стояли бутылки, валялись смятые полотенца и салфетки. Полные окурков пепельницы дополняли атмосферу медленно осуществляемого безумия.
Посуда располагалась везде – на столах и столиках, на сиденьях стульев, на подлокотниках кресел, на полу; тарелки и блюда, фужеры и рюмки, а также подносы с наборами фужеров и рюмок; везде – недожранные яства, недонамазанные паштеты, недовскрытые устрицы, недообглоданные кости, недовысосанные и недовыхлебанные дозы крепкого; остатки, объедки, огрызки. Здесь вкусно и жирно жрали, много пили, отрыгивали по укромным углам сожранное и выпитое, натужно перекуривали, переводили дух – и снова жрали.
Ладно, подумал капитан, тут у них лежка, берлога, хавира. Но где сама яма, где пленник? Осторожно, мягко шагая, он пересек захламленное, пробздетое пространство. Опять проник в коридор. Невидимые обитатели уходили все дальше, хлопая дверьми и топая по лестницам.
Потом наступила тишина. Свинец замер. Издалека, сквозь некие твердые преграды, раздались отчаянные сдавленные выкрики, едва не рыдания, и глухие удары, затем еще несколько секунд тишины – и гулкий, сухой пистолетный выстрел.
3. Расскажи корове про говядину
Негативных эмоций не бывает.
У эмоций нет знака.
Стыд оздоравливает, но может служить сильной помехой. Гнев очищает – но и приводит к трагедии. Злость разрушает нервы, но злой спортсмен выше прыгает и сильнее бьет. Страх может парализовать – однако выброс адреналина спасает жизнь.
А зависть? Разве она вредна? О, это ведь великая сила; она, может быть, и создала мир людей. Когда смышленый троглодит развел первый в истории человечества костер, и сел возле него греться, и гордо усадил рядом подругу – разве не позавидовал ему его конкурент из соседнего племени? Замерзший и уставший бояться темноты, он, наверное, долго смотрел издалека, сквозь деревья, на диковинный огненный цветок, дающий свет и тепло, – что тогда он чувствовал в своей мутной доисторической душе? Зависть. Он завидовал до тех пор, пока сам не приручил пламя.
Что мучило Петра Великого, когда он под личиной плотника расхаживал по передовой стране Голландии?
Нет, не нужно спешить и отталкивать от себя зависть как нечто низкое.
Конечно, не одна только зависть
Зависть создала всю жизнь Кирилла Кораблика, она дала ему главное: ориентиры и цели. Обделенный фантазией, он зато умел наблюдать. Внимательно и скрытно. Видеть нечто, чего сам был лишен, а другие имели в роскошном избытке.
Матвей Матвеев учился годом старше, и его знала вся школа. Кирюху тоже знала – но его обходили стороной, и если на перемене он приближался к той или иной компашке беседующих мальчишек – разговоры немедленно прекращались. Пацаны ждали, когда кривоногий очкарик уйдет. А вот появление Матвея Матвеева сопровождалось радостными возгласами. Не потому, что Матвей Матвеев считался интересным чуваком, или авторитетным пацаном, или лучшим рассказчиком анекдотов. Просто всем нравилось вслух произносить его имя; сам факт того, что рядом находится некто, называющий себя Матвеев Матвей Матвеевич, поднимал настроение.
Фамилия Кораблик тоже звучала очень весело, вызывала улыбку. Но никто не кричал Кирюхе Кораблику: «Привет, Кораблик! Как дела, Кораблик?» Никто не хлопал по плечу и не угощал жвачкой.
В массе других ординарных парней Кирилл выделил ординарного парня Матвея Матвеева как главный объект для наблюдения.
Матвеев не тяготился своей ординарностью. С него достаточно было звонкого прозвища, чтоб чувствовать себя на коне.
Выйдя из подросткового возраста, объект расцвел, превратился в высокого, румяного, добродушного малого. Девчонки с ним кокетничали. А Кирюха был щупл, близорук, кривоног, носил при себе нож и имел отца, отбывающего срок за убийство.
Он привык к одиночеству и находил в нем пользу – но не понимал, отчего не самому красивому, не самому умному, не самому сильному, не самому хитрому и ловкому девятикласснику Матвееву живется так приятно и легко, в то время как скромный и очень смышленый, с отличной памятью, весьма начитанный восьмиклассник Кораблик никого не интересует.
В тот день играли в футбол в зале, класс на класс. Носились потными лосями. Вдоль стен на скамьях теснились болельщики. А главное – болельщицы. Ради них и исполнялись финты и рывки. Матвееву доверили игру в атаке. Кстати, и тут он не преуспел. Бегал, но не то чтобы быстро. Отдавал пасы, но не то чтоб точно и вовремя. Играл нормально – но не более того. А группа поддержки неистовствовала. Тройной, давай хет-трик! Работай за троих! Включай третью скорость. Тройной!
Кирюха смотрел, слушал. Он не умел играть в футбол. Он даже болельщиком не стал – был лишен азарта. Он ощутил прикосновение к затылку. Помстилось, что сидит сзади страшная тварь, широко разевает пасть, норовит откусить половину головы.
Матвей Матвеев топал, вопли сочувствующих девчонок явно нравились ему, и на его затылок не покушались злобные когтистые чудовища; Кириллу стало дурно от такой несправедливости, и он закричал.
Он закричал так громко и сформулировал столь глупо, что болельщики притихли, и даже игроки забыли про мяч и недоуменно приостановились. Матвеев ответил не менее оскорбительной тирадой, но Кирюха, не помня себя, уже спешил, расталкивая всех, к выходу, его лицо горело, в груди жгло, затылок, расцарапываемый ледяными когтями, сводило судорогой.