Жизнь в цвете хаки. Анна и Федор
Шрифт:
– Я к отцу приехала. Пока нигде не работаю, осматриваюсь. У вас здесь спокойно, не то, что у нас.
– У вас – это где?
– Я раньше жила в Курской области, там сестра осталась с племянницей. Ее мужа и всех других мужиков и пацанов, которые были в селе, расстреляли фашисты, когда заняли район. Когда я вернулась в село, Маня сказала, что отец живет в Казахстане, там тепло, хлебный край. Поезжай, мол, туда и будь с отцом, еще сказала: «Я тебе ничего дать не смогу, сама видишь, все разгромлено, разграблено, ни домов толком не осталось, ни работы. А мы с дочкой как-то будем перебиваться». Мама наша умерла, когда я была совсем маленькой. Я и уехала… Наскребли денег на дорогу. Ехала на поезде через Москву, все смотрела, какая кругом разруха… А здесь войны и не было… Я ее так боюсь, войну… бомбы,
– Да,– ответил Федор, удивляясь услышанному,– недавно демобилизовался. А откуда вы вернулись в село, если жили, как говорите, в Курской области вместе с сестрой?
– А меня со всеми другими девчатами и молодыми женщинами угоняли в Германию. Ночью загребли, это случилось в октябре 42-го года, подняли с постели, даже не дали времени на сборы теплых вещей, так с тем, что наскоро схватила в узел, погрузили в машины и увезли на станцию в Голофеевку, загнали в вагоны и привезли в Дрезден в трудовой лагерь. В вагоне было душно, тесно, ни пить, ни есть не давали, а ехали долго. Когда всех заставили выходить из вагона, в котором когда-то возили скот, не все смогли выйти: так ослабли, что и стоять не могли, а женщин двадцать вообще оказались мертвыми. В Германии была года полтора в трудовом лагере, поселили нас в бараке, кругом деревянные настилы, как нары. Ни укрыться чем-то, кроме как своей одеждой, которую смогли захватить из дома.
Аня даже остановилась, замолкла, потому что перед глазами встала картина, как женщин, которые раньше жили, увозили на работу куда-то. Приезжали они поздно, падали от усталости. Девушка думала, что и их тоже будут увозить на огороды, в горы, камни носить, как других. Прибывшие ранее рассказывали, что кого-то помоложе и покрасивее отбирали из бараков и уводили к коменданту, оттуда их приносили и бросали на пол, остальные помогали им подняться на лежаки. Кто-то из женщин говорил, что их там насиловали, били, если не подчинялись. Ужас душил, сил не было переживать это, будущее виделось кошмаром. Но говорить об этом Федору не решилась, не представляя, как он к этому отнесется: ведь она была в том пекле со всеми вместе, с ней могло произойти самое страшное. Но Бог миловал: не успело произойти ужасного… Все время, пока она была в лагере, старалась закутываться в теплый платок до бровей и не смотреть никому в глаза, горбиться (так научила старая женщина, жившая в лагере уже год). Но, что можно говорить об этом тем, кому не выпала такая судьба… Анна не стала выдавать эти думы, до сих пор мучающие ее. «И зачем я ему это рассказываю? Он же совсем чужой человек, а я доверяюсь…» Очнувшись, она поглядела на парня и смутилась, замолчала совсем.
– А что потом, Аня? Расскажите, не бойтесь меня, я тоже всякое видел,– тронул ее за плечо Федор.
Поколебавшись, она продолжила:
– Ни спать, ни есть толком нельзя было. Я же совсем молодая, мне было только неполных шестнадцать лет. Нас всех делили по баракам по национальности, мы, русские, жили отдельно, остальные в других бараках. Переводчик перед строем кричал, что все приехали работать на благо Германии, чтобы быстрее закончилась война. Но мы же знали, что в тех чужих краях помогали фашистам. Они же нас за людей не считали. Но мы – некоторые из нас – не успели толком обжиться в бараках, где вновь прибывших заставляли чистить, застилать лежаки новой соломой, пока на работы за пределы лагеря не отправляли. А потом стали возить на расчистку железнодорожных путей, подметать и чистить улицы Дрездена. А летом работали в немецких селах на огородах. Запомнила села Клеге, Шенберг, Лаубен, другие еще. А через полтора года одни бауэры – это мы так их называли – отобрали нас на работу к себе в усадьбу около Кессельдорфа. Там я научилась шить, вышивать, делали хорошую одежду для немцев. Хозяева были добрыми к нам. Не обижали, кормили неплохо, работу мою ценили и радовались, когда что-то новое вышивала. Была в мастерской, где и другие девушки работали. А потом нас освободили наши и отправили на Родину, где каждый жил до войны. Такая жизнь у меня… Теперь я боюсь громких звуков, пугаюсь ночи, все кажется: скоро снова налетят самолеты и начнется бомбежка… Это такой ужас… Эти взрывы, свист бомб… И до сих пор не могу спокойно спать, кажется, что не высыпаюсь из-за этого,
Когда они проходили по своей улице мимо дома Клавдии, Федор увидел удивленные глаза сестры, которая выливала воду из таза на улицу. Ему показалось, что она как-то ехидно усмехнулась.
– Удивительная история… Не встречал таких, как вы… Даже не знаю, что и сказать… А как у отца вам живется? Я его плохо знаю, он же до войны поселился у нас… А его жена, выходит, не мать вам?
Анна знала со слов сестры Мани, что отец убил их мать… Маму звали Ирина Афанасьевна. Она только родила ее, Аню, а он еще раньше завел себе полюбовницу и решил избавиться от жены. Сестра говорила, что он задушил маму в гневе, когда та упрекнула его в измене. Маня не сумела помешать ему, он откинул ее в сторону, когда та бросилась на него сзади. А брата Сергея дома не оказалось, где-то гулял с пацанами. И соседи опоздали помочь. А после тюрьмы отца выслали из России в Казахстан. И Сергея, и полюбовницу, которая ждала его из заключения, забрал с собой, когда отправляли на поселение. Но не говорить же об этом совершенно чужому человеку.
– Я выросла с семьей сестры, с их дочкой. Отец еще раньше уехал из нашего села. А потом началась война… А перед войной он написал ей, что поселился здесь, в вашем поселке. Прислал немного денег.
– А с отцом живет еще и сын? Он ваш брат? Сергей, кажется? У него семья есть, дети… Вам там не тесно? Как приняли вас?– заволновался Федор.
– Да, тесновато. Но мы живем с отцом и мачехой отдельно от семьи брата. Там же на усадьбе два дома, хотя их так с натяжкой можно назвать. Домишки… Две комнатки и кухонька у нас, а у них три небольших. Сплю на русской печке. Тепло. Не обижают. Семья брата не особенно приветлива, но куда мне деваться, раз уж я здесь. Обживусь, на работу пойду.
– На какую работу с такими маленькими ручками, как у вас? У нас, наверное, швейных нет здесь,– улыбнулся Федор.
– Так где-нибудь пристроюсь,– Аня махнула рукой с какой-то грустью,– работают же девчата. Хоть бы где-нибудь в поле…
– Ну да… Ну да…– шагал рядом Федор, размышляя про себя об этой странной девушке.
– Мы пришли уже, спасибо. Давайте мою сумку. До свидания,– проронила задумчиво Аня.
– Ань, мы можем еще встретиться?
– Ну конечно, я почти каждый день хожу в магазин. То одно надо, то другое – я же и для семьи брата покупаю. Отец дает денег на всех.
– Да, но я работаю днем. Это сегодня прогулялся с вами. А каждый день я так не могу. Давайте вечером встретимся?
– Ну… Не знаю… Я никуда не выхожу… что я своим буду говорить? Куда ухожу?– растерялась девушка, теребя свою пышную косу.
– А надо что-то говорить? Вы же взрослая… Вам нужно познакомиться с нашими сельчанами, вы же собираетесь работать, а сами никого не знаете. Это вас не пугает?
– Хм… Вечером знакомиться?
– Я прошу вас вечером встретиться, вот и познакомимся поближе…– настойчиво уговаривал Федор.
Девушка остановилась в задумчивости. Помолчав немного, она смятенно сказала:
– Наверное, нам не надо встречаться… Ни к чему это… Я ничего не хочу… До свидания.
– Ну почему, Анечка?! Я вас обидел? Что-то не то сказал? Я тысячу раз извиняюсь, если это так!– растерялся Федор, не ожидав такой отповеди.– Я клянусь вам: не обижу ничем. Вы мне понравились, я хочу чаще вас видеть.
– Мы не так и знакомы с вами, чтобы вечером встречаться… Я не могу… Извините… Мне надо идти…
Аня взяла сумку и медленно, сгибаясь от тяжести, пошла к воротам усадьбы.
– Анюта, я все равно буду ждать встречи с вами!– вслед девушке проговорил парень, не надеясь на ответ.
Она оглянулась и покачала головой, махнула свободной рукой и скрылась за калиткой. Федор потоптался на месте, круто развернулся и быстрым шагом поспешил в мастерские, со вздохом усмиряя сердце.
Аня прошла во двор, остановилась у крыльца домика брата, постучала по перилам. Из двери выглянула жена брата – Шура.
– А-а-а… Явилась, не запылилась, наконец-то… Вижу, как ты уже хвостом метешь перед нашими парнями… Не успела приехать, как начала крутить! Жду ее, жду с покупками, а ее, как корова языком слизала! Вертихвостка! Нахлебница! Только тебя не хватало здесь! Давай продукты, гулена, что зенками лупаешь!? Глаза б мои тебя не видели…