Жизнь Вивекананды
Шрифт:
Он и вообще находит в расах Европы в различной степени примесь азиатской крови. Не находя коренной разницы между Европой и Азией, он убежден, что всякий более глубокий контакт Европы с Азией должен роковым образом привести к возрождению Европы, которая возобновляет свои жизненные запасы, черпая в духовных источниках Востока.
Можно пожалеть, что такому проницательному наблюдателю моральной жизни Запада достались в Париже, в качестве спутников и ежедневных истолкователей французского духа, по-видимому, только отец Гиацинт и Жюль Буа [234] .
234
Но он встретил в Париже Патрика Геддса и своего великого соотечественника, биолога Джагадиса Чандер Боза, талант которого он чтил и защищал против всех. Он встретил также этого странного человека — Хирама Максима,*[* Изобретатель пулемета. — Прим. перев.] чье имя связано с орудием истребления, но который стоил больше, чем его смертоубийственная слава, ненавистная ему самому. Он был большим знатоком Китая и Индии.
24 октября он возвращается на Восток через Вену и Константинополь [235] . Но после Парижа ни один город не интересует его более. Относительно Австрии он мимоходом обронил следующие замечательные
Хотя он несколько задержался на берегах Босфора, в беседах с монахами суфиями, затем в Греции среди воспоминаний Афин и Элевзина, наконец, в каирском музее, — он все более и более отрывается от внешних вещей. Он уходит в размышление. Ниведита говорит, что последние месяцы на Западе он подчас производил впечатление человека равнодушного ко всему окружающему. В Египте он говорит, "что ему кажется, будто он переворачивает последнюю страницу опыта…".
235
Его сопровождали мисс Мак-Леод, отец Гиацинт, который на Востоке хотел трудиться над сближением христиан и магометан, г-жа Луазон, Жюль Буа и г-жа Кальве. Странные спутники для саньяси, удалявшегося быстрыми шагами от мира и от жизни! Может быть, самое это отрешение делало его более снисходительным или более равнодушным.
Внезапно он слышит повелительный призыв вернуться. Не медля более ни одного дня, он садится на первый пароход и один возвращается в Индию [236] . Он несет свое тело на костер.
X. Уход
Старый верный друг опередил его. Севье умер 28 октября в Гималаях, в Ашраме, им построенном. Вивекананда узнал об этом по возвращении. Он предчувствовал это на обратном пути. Не тратя времени на отдых в Белуре, он телеграфирует в Майявати, что отправляется в Ашрам. В это время года доступ на Гималаи был труден, опасен, особенно для человека в том состоянии, в котором находился Вивекананда. Необходимо было четыре дня идти по снегам, а зима в этот год выдалась особенно суровая. Не дожидаясь даже, чтобы собрались кули, необходимые носильщики, он отправляется с двумя своими монахами, и посланная из Ашрама охрана застает его в пути; но среди падающего снега, туманов и облаков он едва идет, он задыхается, его спутники в тревоге, с трудом переносят его в монастырь Майявати. Он прибывает сюда 3 января 1901 года и, несмотря на радость и волнение, которые он испытал от свидания с г-жой Севье, от сознания, что сделано порученное им дело, от созерцания прекрасного Ашрама, высящегося на снежных горах, он не может оставаться здесь долее пятнадцати дней; его душит астма; малейшее физическое усилие приводит его в изнеможение. "Мое тело кончено", — говорит он. А ведь 13 января отпраздновано всего только тридцать восемь лет со дня его рождения!.. Но дух его по-прежнему силен! [237] В этом ашраме адвайты, посвященном, согласно его желанию, лишь созерцанию Абсолютного, он находит залу, предназначенную для культа Рамакришны. И он, страстный ученик Рамакришны, который никогда не проявлял по отношению к своему учителю более полного поклонения, чем в эти последние годы, — он негодует на этот культ, кощунственный в подобном месте. Он с горячностью напоминает, что никакая дуалистическая религиозная слабость не должна иметь доступа в это святилище, посвященное высочайшему духовному монизму [238] .
236
В начале декабря 1900 года.
237
Он пишет в Майявати в промежутках между приступами удушья три очерка для "Prabuddha Bharata" (один из них о теософии, которой он никогда не любил).
238
По возвращении в Белур он, еще со своего рода отчаянием, выражает неудовольствие по поводу того, что нашел уже "старика водворившимся в Ашраме!.." Неужели не может быть хоть одного центра, свободного от дуализма! — И он доказывает, что такой культ даже противоречит истинной мысли Рамакришны. Именно в силу учения и желания Рамакришны Вивекананда стал адвайтистом. "Рамакришна был весь адвайта, он проповедовал адвайту. Почему же вы не соблюдаете адвайту?"
Лихорадка, гнавшая его сюда, вновь гонит его обратно. Ничто не может удержать его. Он покидает Майявати 18 января, четыре дня едет верхом по снегам, по скользким обрывам и возвращается в свой монастырь в Белуре 24 января [239] .
Если не считать последнего паломничества, в обществе матери, к святым местам восточной Бенгалии и Ассама — в Дакку, в Шиллонг [240] , - откуда он возвращается в изнеможении, ему предстоит выехать из Белура еще лишь для короткого путешествия в Бенарес в начале 1902 года. Великое странствие его жизни закончено…
239
Конечно, кшатрия не утратил ничего из своей воинственной мощи. Когда он едет обратно в поезде, английский полковник грубо выражает свое отвращение по поводу того, что в его купе сидит индус, и хочет заставить его уйти. Вивекананда взвивается на дыбы. И в результате полковник вынужден уступить ему место и исчезнуть.
240
В марте 1901 года он прочел несколько лекций в Дакке. В Шиллонге, административном центре Ассама, он встретил одного англичанина с широким образом мыслей, главного комиссара сэра Генри Коттона, защитника интересов Индии. Эта последняя поездка по местам, где господствовал дух фанатического консерватизма, особенно отчетливо выявляет мужественную свободу его религиозных воззрений. Он напоминает этим индусским ханжам, что истинный способ видеть Бога — это видеть его в человеке, что никогда нельзя прозябать в прошлом, хотя бы оно было полно славы, что нужно совершенствоваться, становиться более великим риши… Он безжалостно обходится с просвещенными, верящими в псевдоаватаров. Он советует им лучше питаться и развивать мускулы.
— Не все ли равно, — говорит он гордо. — Я дал достаточно на полторы тысячи лет.
* * *
Он занимает в монастыре большую комнату во втором этаже — там много воздуха, три двери, четыре окна… [241]
"Передо мной широкая река (Ганг) играет в ослепительных лучах солнца. Проплывает лодка, нарушает молчание, весла бороздят воду… Все — зелень и золото, трава — как бархат… [242]
Он ведет деревенскую свято-буколическую
241
Она осталась такою же, как в день его смерти: железная кровать, на которую он не ложился, предпочитая лежать на полу; письменный стол, коврик для размышлений, большое зеркало… К этому присоединился его портрет и большой, в человеческий рост, портрет Рамакришны.
242
Письмо от 19 декабря 1900 года.
243
"…Дождь льет потоками. Река поднимается. Я работал только что на водоотводном канале. Мой большой журавль ликует. Моя антилопа убежала. Одна из моих уток погибла. Гусь теряет перья…"
Животные обожают его. Матру, маленький козлик, который (по его утверждению) был одним из его родных в предыдущем существовании, спит в его комнате. Прежде чем доить Ганзи, он просит у нее позволения. Багха, принимающий участие в индусских обрядах, идет окунуться в воды Ганга, когда гонги и трубы возвещают конец затмения.
Но он может быть также великим настоятелем, с твердой рукой, который, несмотря на свои страдания, почти ежедневно до самой смерти руководит в монастыре занятиями по ведантизму, учит послушников приемам размышления; внушает работникам дух мужественной веры в себя; он строго следит за дисциплиной и за чистотой, вырабатывает распорядок на каждую неделю, каждый день вплотную наблюдает за всеми текущими делами; и ни одна небрежность не ускользает от взгляда хозяина [244] .
244
Колокол звонит в определенные часы. Он будит в четыре часа утра. Через полчаса после этого монахи должны собраться в часовне для размышления. Но он опережает их. Он встал с трех часов, вошел в комнату для молитвы и, сев лицом к северу, со сложенными на груди руками, размышляет в неподвижности более двух часов. Никто не встает с места, пока он не даст примера, говоря: "Шива, Шива!.." Он ходит взад и вперед, в состоянии просветленной экзальтации, которая передается окружающим… Однажды, когда он пришел неожиданно и нашел в часовне лишь двух человек, пришедших на размышление, он наложил на весь монастырь, даже на самых великих монахов, искупительный пост на целый день и обязательство нищенствовать. Он сам следит за изданиями ордена, не пропускает в них ничего, что называет "этим вздором", — преувеличенного сентиментализма или узкого сектантства, которое он не прощает пуще всего на свете.
Он поддерживает вокруг себя героическую атмосферу, Неопалимую купину духа, где всегда присутствует Господь. Видя, как монахи идут на молитву, он говорит им, посреди двора, под деревом:
"Куда вы идете искать Брахмана?.. Брахман никогда не пробуждается в том, кто не имеет уважения к себе… Он во всех, ощутимо. Здесь, именно здесь, видимый Брахман. Позор тем, кто, пренебрегая видимым Брахманом, направляет свой дух на другие предметы. Брахман здесь, перед вами, столь же ощутимый, как плод в руке. Разве вы не можете его видеть? Здесь, здесь, здесь Брахман!.."
И голос его так повелителен, что все они испытывают как бы удар. Более четверти часа они остаются пригвожденными к месту, точно оглушенные. И нужно, чтоб Вивекананда сказал им наконец:
— А теперь возвращайтесь к вашей молитве. Идите! [245]
Однако болезнь его прогрессирует. Диабет переходит в водянку: ноги больного пухнут, и некоторые части тела получают повышенную чувствительность. Сон почти исчез. Врач хочет запретить ему всякое усилие. Его заставляют следовать тяжелому режиму: ему нельзя выпить ни одной капли воды. Он подчиняется этому со стоическим терпением. В течение двадцати одного дня он не выпьет более ни капли воды, даже когда будет полоскать рот. Он дал обет…
245
Конец 1901 года.
"Тело — только маска духа. Дух повелевает, тело повинуется. Сейчас я даже не думаю о воде, не ощущаю в ней недостатка… Я вижу, нет ничего такого, чего бы я не мог выполнить".
Болезнь руководителя не должна, однако, мешать не только работе монастыря, но и его праздникам. Он хочет, чтоб они справлялись пышно, согласно ритуалу. Ибо этот свободный дух, не боящийся поднять шум, когда дело идет о социальных реформах, оскорбляющих бесчеловечную правоверность ханжей [246] , питает нежное почтение к легендарной поэзии красивых обрядов, которые поддерживают в простых сердцах верующих источник живой веры [247] .
246
В первое время существования монастыря правоверные из соседних деревень были скандализованы и осуждали монахов Белура. Узнав об этом, Вивекананда сказал: "Это хорошо. Это — закон природы. Так и должно быть со всяким основателем религии. Без преследования высшие идеи не могут проникнуть в сердце общества".
247
Мисс Мак-Леод сказала мне: "Вивекананда лично был равнодушен к ритуальным обычаям; он не подчинялся им в общественной жизни. Но он разрешал ритуал, даже на индусских трапезах, где богам приносится их часть, и в дни памяти божественных покойников, когда им оставляют место за столом и подают им их пищу. Он говорил, что признает необходимость ритуала для слабости человека, который без этих установленных и повторяемых жестов не способен хранить память и живой след религиозного опыта. Он говорил: "Без этого у них был бы только интеллект (и он касался своего лба), только иссушенная мысль".
Таким образом были великолепно ознаменованы: в октябре 1901 года великий праздник Дурджа Пуйя — поклонения Матери [248] , национальный праздник Бенгалии, соответствующий нашему Рождеству, полный радости благоуханной осени, когда все мирятся, обмениваются подарками, и монастырь в течение трех дней кормил сотни бедных; в феврале 1902 года праздник Рамакришны, собравший в Белур более трех тысяч паломников. Но Свами, вынужденный оставаться в комнате из-за опухоли ног и лихорадки, из окна смотрел на пляски — самкиртаны, утешал ученика, который ухаживал за ним и плакал; и один со своими воспоминаниями, он вновь переживал прошедшие дни у ног учителя, в Дакшинесваре.
248
Но из ритуала было исключено принесение в жертву животных.