Жизнь замечательных времен. 1970-1974 гг. Время, события, люди
Шрифт:
Время 10 часов утра. Пора ехать. Ловим такси.
— Вам куда?
— К Новодевичке, — говорю. — Едем хоронить Хрущева.
Зина (супруга писателя. — Ф. Р.) толкает меня в бок, а таксист говорит:
— Был сейчас в Кунцевской больнице, там все оцеплено: автобусы, машины, войска.
Начинаем гадать: может, и нам к Кунцлагерю поехать и начать оттуда? Зина против. Да и на дороге все спокойно, усиленных нарядов не видать: везти-то его будут по той же дороге. Зато у монастыря все оцеплено.
— Вот "Березка", — говорит таксист. А майор
На мосту Окружной дороги торчат зеваки. Поворачиваем влево. Высаживаемся — тут можно.
Перед нами чистый скверик, на дорожках только патрули. Неужто все оцеплено и нам не подойти к "Березке", где назначено свидание с Ямпольским? Такого оборота событий мы никак не предвидели. Идем вокруг дома в надежде пройти внутренними двориками. Куда там! Всюду грузовики с брезентовыми коробками — точно так было и на похоронах Сталина.
Монастырь обложен со всех сторон. У грузовиков стоят солдаты, у офицера на пузе рация. На погонах обозначено — ВВ.
Возвращаемся обратно на скверик. Перед нами движутся четыре иностранные спины — их пропускают. Чернявый паренек снимает телекамерой патрулей и автобусы на фоне монастырской стены — хороший будет кадр, валютный.
Приближаемся к сержанту. Стоп! Нельзя.
— Нам надо на кладбище, — говорю.
— Сегодня санитарный день, кладбище не работает.
— А эти машины тоже для санитарки, да? Не крутите мне мозги, сержант, мы приглашены Радой Сергеевной, — тут уж я сам сбился, не сообразив сразу как надо. — Рада Никитишна нас пригласила.
— А где приглашение? — Хорошо уже то, что он вступил в диалог.
— Мы ее друзья, она по телефону сказала: приезжайте к 11 часам к "Березке". Разве могла она знать, что будет оцепление? — и показываю ему свой писательский билет.
На помощь сержанту поспешает старшина. Обращаюсь к нему.
Старшина задумался, но ответа не дает.
Метров через пятнадцать нас останавливает на той же дорожке штатский чин в плаще. Предъявляю удостоверение и повторяю словесную версию. Штатский сотрудник совершает молчаливый жест: проходите. Таким же макаром преодолеваем еще два кордона.
Прямо на газоне стоит коричневая "Волга". Пристраиваемся к ней — как бы ее пассажиры.
Теперь можно оглядеться. Зевак с моста уже прогнали, там прохаживается патруль. По ту сторону моста на дороге стоят грузовики. Ворота кладбища наглухо закрыты. Рядом с нами стоит автобус с грифом — УВД. Над автобусом — многоколенчатая мачта. По соседству второй автобус с мачтой и антенной. Это уже второй вид осаждающих — ВВ. От автобуса тянется по траве провод полевого телефона. Но все спокойно и тихо. Рации бездействуют. Похаживают полковники и генералы в штатском. Монастырь в осаде.
Но где осажденные? Изредка просачиваются старушенции с букетиками цветов. Их проверяют, и они переходят на ту сторону улицы — к воротам, где накапливаются прореженной толпой…
Со стороны "Березки" к нам пробрался Борис Ямпольский. Начинается дождик. Предлагаем
На улице возникает движение, идут черные "Волги". Подкатывается автобус, выходят музыканты с трубами. Оркестр явно кладбищенский.
А вот и бортовой грузовик с венками, за ним автобус с зашторенными окнами. Машины проезжают на территорию кладбища, и ворота тут же, словно автоматически, закрываются. Мы тоже трогаемся на ту сторону улицы. В калитке приоткрылась тонкая щелочка, но мы уже наседаем.
Кто-то кричит:
— Откройте, нас еще немного.
Генерал в штатском плаще сурово командует:
— Лисичкин, открыть! Быстро! Солдаты еще копаются с крюком у ворот, а
я уже проник в калитку и вижу красную крышку гроба.
Итак, оборона прорвана, это уже чудо! Спешим по главной аллее. Ямпольский успевает шепнуть мне:
— Мы тут самые опасные.
Я обгоняю его, стремясь поспеть к автобусу. Гроб уже вытаскивают, вижу белый матовый лоб, утопающий в подушке. Хватаю ножку гроба и тут же оказываюсь каким-то образом оттесненным. Поспеваю только ухватиться за венок и уже не выпускаю его из рук. Процессия тронулась, я пристроился.
Читаю надпись: "От Совета Министров". Вот что мне досталось.
Гроб поставили на земляную кучу, он словно бы утонул в толпе, и я ничего не вижу. Зина оказалась ближе меня, прямо с родственниками, за ней цепочка штатских. Кто-то сбоку командует:
— Взялись за руки. Не подпускать.
И тут они продолжают держать оборону. Начинается панихида. Ее ведет невысокий человек в черном костюме с расслабленным лицом. Он говорит с достоинством и горечью. Это Сергей Никитович Хрущев, сын покойного.
Шел дождь, мелкий, сеющий, над гробом держали черный зонтик, который долго не раскрывался. Нам-то ничего, а вот туалет покойного мог нарушиться. Потом говорила донбасская большевичка: пустые слова о партийности, большевистской принципиальности, революционном огне и все такое прочее, что мы слышим на партсобраниях. Потом выступил Вадим Васильев, который заметно волновался и все время твердил "так сказать". Говорил о 37-м годе, он восстановил честь моего отца и моего деда, так сказать, будут благодарны ему за это, так сказать…
Ораторы выступали, стоя на куче земли. Сергей Никитович давал им слово, каждый раз подчеркивая, что у нас семейные похороны.
Снова заиграл невидимый кладбищенский оркестр, стали подходить прощаться. Покойник желт и худ, нос заострился, рот в провале, сухая пергаментная желтизна.
— Проходите, проходите, — подталкивают меня.
В ногах мужчина держит красную подушечку: четыре золотых звезды, двадцать орденов — вполне приличные семейные похороны. Я хотел было остаться в ногах, но меня снова оттеснили штатные единицы, они были рассеяны всюду среди нас и ладно исполняли свою работу по защите гроба. Но все равно все было снято и записано, даже микрофон повис над кучей земли.