Жизнь замечательных времен. 1970-1974 гг. Время, события, люди
Шрифт:
Шемякину поставили условия: не сообщать об отъезде ни отцу, ни матери и без шума покинуть пределы Советского Союза. С собой запретили что-нибудь брать, даже чемодан с вещами. Шемякин эти условия выполнил и уезжал налегке. В тот день на нем были картуз из реквизита фильма "Прощание с Санкт-Петербургом", который ему подарил друг, и солдатский тулуп. Вместо чемодана он держал в руках пластиковую сумочку, где находилось всего несколько предметов: доска для нарезания мяса и лука, которую он использовал для написания натюрмортов, и кухонные ножички. Еще он увозил с собой небольшую пачку репродукций и собаку боксера.
Вспоминает М. Шемякин: "Я прилетел во Францию рейсом Москва-Париж как рождественский подарок — 25 декабря. Дина Верни со своим мужем встречала меня в аэропорту,
На третий день я ушел от нее со своей семьей (у Шемякина была жена-художница и 4-летняя дочь. — Ф. Р.), так как, выехав из одной)тюрьмы, я не хотел попасть в другую, даже позолоченную, даже золотую.
Жили мы два года без горячей воды, без туалета, в заброшенном бильярдном клубе. Для начала его заколотили фанерой. Все происходило зимой. Три солдатские койки. И только в 74-м нам удалось перебраться в квартиру с горячей водой. Молодой дизайнер заметил мою работу, нашел торговцев платьями, которые вложили деньги в небольшую галерею в очень хорошем месте и сделали мою первую выставку…"
Отмечу, что именно 71-й год открыл волну массовой эмиграции из Советского Союза. Это стало возможным после того, как в феврале 24 советских еврея взяли в осаду приемную Президиума Верховного Совета в Москве. После этого была дана команда "сверху" отпустить многих из тех, кто вот уже несколько лет безуспешно пытался уехать из России. А тех, кто уезжать не хотел, заставили это сделать. Так, например, поступили с кинорежиссером Михаилом Каликом. Его фильм "До свидания, мальчики" (1964) главный идеолог Михаил Суслов назвал "идеологической диверсией". Была дана команда: "За рубеж не выпускать, в стране показывать ограниченным тиражом". То же самое произошло и с другой картиной Калика — "Любить", снятой им на "Молдова-фильме". Госкино и здесь усмотрело крамолу: мол, фильм "явно перегружен абстрактным гуманизмом", содержит "формалистические выкрутасы" и т. д. и т. п. В итоге было отпечатано всего лишь 50 копий фильма, да и те крутили недолго — несколько месяцев, после чего фильм сняли с проката и положили на полку. Все это и вынудило Калика уехать из страны. Позднее он признается:
"Я улетал в чужой мир, и, казалось, это навсегда. Наверное, все-таки творчески я состоялся в стране, которую оставил. Но очень уж мне не хотелось, чтобы мои дети росли с согнутыми спинами…"
В том же году Россию покинул и известный эстрадный певец Жан Татлян (ровесник Шемякина, 1943 года рождения). В конце 60-х он пользовался громадной популярностью в Советском Союзе и собирал на своих концертах полные залы (его сольный концерт стоил 39 рублей, в авторских набегало больше тысячи рублей в месяц). Однако у Татляна был один "изъян", который ему никак не могли простить власти: он никогда не пел "идеологических" песен, предпочитая им песни о любви. Это и стало поводом обвинить его в приверженности "салонно-будуарному стилю в творчестве". Хотя песни, исполняемые Татляном ("Фонари", "Осенний свет", "Звездная ночь" и др.) распевала вся страна.
Чашу терпения певца переполнило то, что чиновники от искусства запретили его новую программу в 2-х отделениях. Это был своеобразный спектакль, где Татлян выступал не только как исполнитель, но и как автор музыки. А в те годы было "не принято" отбирать "хлеб" у композиторов. Татлян оказался, по сути, первым, который попытался это сделать. В итоге он четыре (!) раза сдавал программу художественному совету Ленконцерта и сдал только после того, как включил в нее "чужие" песни. Но гастролировал с новой программой певец недолго и предпочел вскоре уехать во Францию. Первое время он жил у своего друга Жака Дуваляна, затем снял квартиру. Поступил работать в знаменитое кабаре "Распутин", где пел целый год. Потом ему было предложено выступать в кабаре "Московская звезда", причем с правом петь и в "Распутине". Для бывшего советского артиста это означало большую привилегию. А на
В конце декабря в Театре на Таганке собрался худсовет театра (в него входили представители творческой интеллигенции в лице поэта А. Вознесенского, критиков А. Аникста, М. Туровской и др.), который должен был вынести свой вердикт о новой редакции спектакля "Живой". Показ прошел успешно. Практически все присутствующие хвалили постановку. Аникст сказал: "Слава богу, что это есть".
Туровская назвала "Живого" "чистым, благородным спектаклем". Однако мнение худсовета не являлось решающим — последнее слово должна была сказать министр культуры Фурцева. Ее приход в театр намечался на начало января 72-го года, о чем речь впереди.
В эти же дни недавно созданная команда ветеранов отечественного хоккея совершала короткое турне по Удмуртии, где встречалась с командами класса "А". В состав ветеранской сборной вошли многие в прошлом известные спортсмены, а именно: В. Бобров, Б. Майоров, Б. Зайцев, В. Чинов, Э. Иванов, В. Шувалов, Д. Китаев, Ю. Крылов, В. Фоменков, А. Стриганов, Л. Волков, И. Деконский, В. Сенюшкин и др. Всего "старички-бодрячки" провели три игры, из которых одну выиграли (10:8 у "Прогресса") и две проиграли ("Ижстали" — 4:6 и 6:7). Лучшим игроком у ветеранов был признан неувядающий Всеволод Бобров, который по-настоящему "тряхнул стариной" — вколотил в ворота соперников аж 10 шайб!
27 декабря в Москве родился Сергей Бодров. Его отец — известный кинорежиссер Сергей Бодров-старший — в те годы был совершенно безвестен и одно время промышлял на жизнь… игрой в карты. Да-да, он был отъявленный картежник! За патологическую страсть к азартной игре его даже исключили со второго курса Московского энергетического института. Вот как сам Бодров вспоминает об этом:
"Мы играли в очко, по-американски — "блэк-джек". Меня долго терпели. Там же я начал писать. Я не сдавал экзамены, и меня просили писать объяснения. И я писал такие "романы" — о якобы своих романах с замужними женщинами, трагедии всякие. И они зачитывались, хоть и понимали, что я вру. Но через два года не выдержали, и меня выгнали за академическую неуспеваемость, за хроническую ложь, за аморальное поведение — просто волчий билет дали. Я потом еще ограбил родную бабушку, забрал все ее сбережения, накопленные за жизнь. Она меня, конечно, простила…
Я пошел работать осветителем на "Мосфильм". И начал писать короткие рассказы — начинал на 16-й полосе "Литературной газеты". И Илья Суслов, который тогда там работал, меня как-то спросил: "Что ты ходишь так — старые штаны, стоптанные ботинки?" А у меня была зарплата 60 рублей. Иди, говорит, учиться на сценарный факультет ВГИКа — сценаристы много зарабатывают. Я говорю: "Но туда ж берут всех по блату". — "Иди попробуй". Я попробовал — и меня взяли…"
27 декабря вновь сгустились тучи над головой Александра Галича — в секретариат Союза писателей с самого "верха" пришло указание исключить его из СП. Помните, шесть дней назад в его доме произошел странный случай с плохой приметой — дочь Галича "перемудрила" с черным цветом, — теперь, Видимо, пришла пора убедиться, что примета "сработала".
Согласно легенде, бытовавшей в те годы, Галича подвел "под монастырь" такой случай. Якобы член Политбюро Дмитрий Полянский на свадьбе собственной дочери (как мы помним, она вышла замуж за актера Театра на Таганке Ивана Дыховичного) услышал магнитофонную запись с песнями Галича. Оказывается, раньше он никогда этих песен не слышал, а тут послушал и возмутился. Чуть ли не на следующий день он поднял вопрос "об антисоветских песнях" Галича на Политбюро, и колесо завертелось. Галичу припомнили все: и его выступление в Академгородке в 68-м, и выход на Западе (в "Посеве") сборника его песен, и многое-многое другое, на что власти до поры до времени закрывали глаза. Короче, с самого "верху" поступила команда в СП с Галичем разобраться, и писательское руководство "взяло под козырек". 27 декабря его внезапно вызвали в Союз писателей СССР. Вот как об этом вспоминает сам А. Галич: