Жизнь, Живи!

Кузнецов Евгений

С юности: профессию иметь – заранее любимую. Но такая… уже есть – читать книги!.. И уж если не она, то, по крайней мере, где бы я, опять же, – все сам! И если таких не одна… Так самую важную из них! Где исключительно от меня всё зависит.

Философом! – Что я думаю о том, о чём думаю именно я.

Но не пройдёт ли жизнь мимо меня?.. Тем более, слышу, мне все: пользу приносить!.. Вот бы и вмешаться активно. И – со своим "я".

Тогда – следователем! – Чтоб рассекречивать в жизни самое секретное – добро и зло в людях.

Тем более, если кто в моё дело (понятно: в уголовное-то) сунется, так я и об этом точно так же, добро или зло, узнаю: явно или догадливо… И что же: окончил университет и работал следователем несколько лет. И нравилось.

Работал как только можно аккуратно: и с точки зрения закона, и – по добросовестности.

А это потому так, может быть… чтоб отвлечь себя, меня, от моей тайной, наверняка – судьбоносной… большой, огромной… досады.

–– Не самое важное!..

Да, не самое всё-таки важное из всего важного делаю!..

Вот веду я дело; прилежно и честно. А рядом с этим одним делом – несколько приостановленных: нераскрытые, так сказать, деяния… Вот я конкретно привлекаю кого-то к ответственности; прилежно-то и честно; проще говоря – сажаю в тюрьму. Но усвоено же мною хрестоматийное: латентная преступность. То есть – не зарегистрированная даже. Она соотносится с моими десятками уголовных, законченных и незаконченных, по принципу айсберга: лишь малая часть преступлений видима – а миллионы на миллионы никому, кроме злодеев и их жертв, вообще никогда не были и не будут известны…

Следователю одно утешение: если он просто порядочный человек – честь и зарплата, если он особенно светлая или особенно тёмная личность – ещё и азарт и анализ.

–– Я никогда не делал выводов, я их ненароком находил.

Я расследую преступления – но их может расследовать так же или даже лучше и любой, с образованием и желанием, другой…

А вот расследовать… самого себя – мною меня! – кто на это?!..

Зато от этой крайней досады, тем более – никому не ведомой, я стал, будто зажатый в угол, бешено смекать…

И – писать!..

Точней бы сказать: опять же – читать, но уже… самого себя, меня.

Писал рассказы: всё – о душе, о душе и – по большому счёту.

–– Иного счёта я для себя и не признаю.

Кто бы в милиции знал, что иногда печатает моя – служебная! – машинка!

Писал поначалу – всё черкал, черкал… Словно бы… Словно бы сцарапывал краску на каком-то секретном штрихкоде… Одному мне должному быть известному.

Но всё выходило: пишу – о ком-то, кто как бы за какой-то стеной…

И один раз, в одну ночь, помню даже – в зимнюю, я стал писать так – так, что лицо моё горело!

От стыда.

За искренность.

В любви.

Я пылал от каждого записанного мною слова.

А прочтёт ли кто – и не думалось.

Само собой разумелось иное: знала о чувстве моём – вся Вселенная!

Даже будто и не замечал, что я теперь его, моё чувство,

выражаю в словах.

Тем более, слова эти – словно бы кто мне диктовал.

Так что я просто записывал.

Улыбаясь.

Так вот.

Кто же ещё?..

Иначе не могу и выразить.

Бог! – Лишь Бог знал все мои тайные мысли и чувства и видел мои пробные старания. Он же, в одобрение, и творил во мне все мои подвиги – к искренности абсолютной.

И – наконец.

Бог сказал мне:

–– Ты не будешь писать уголовные дела, ты будешь писать книги.

Оттуда и сейчас – постоянное ожидание чего-то на горизонте…

Того неизбывного, что – с пелёнок.

И есть ли состояние (и занятие) в жизни ещё более самостоятельное?!..

Впрочем, слово "писатель"…

–– О тех, каких много…

–– "Признался".

Да. Я ведь и раньше уже записывал – что-то записывал в тетрадь толстую, солидную и – тайную, секретную…

Дневник!

С чего бы тогда уж это-то? – А читал книги: открою лишь классиков – и праздничное во мне настроение!.. Как от музыки.

Слеза словно чья-то, раз капнутая на лист бумаги, век не просыхает. Сладкая или горькая. И можно взять её, как бусинку, пальцами… и покатать в ладони… и унести… и держать при себе…

И сколь же был счастлив – явно ощущал я при таком чтении – тот, кто источал себя на бумагу!.. Недаром же он совершил это так откровенно, старательно, благолепно!..

Нет, конечно, нет на белом свете более счастливого – и, значит, более важного поприща: запечатлеть на бумаге своё чувство и мысль.

Так отдаться же самому важному – целиком!

Не в укромных строчках – а в распахнутых страницах.

И если уж я ощущаю, что письмо – самоё важное дело в мире, ничего другое я попросту делать не могу.

–– Ведь первое дело в жизни это вдохнуть.

–– "И выдохнуть".

Я бросил профессию, а с нею – диплом, и конечно – тот город…

…Я всегда и везде – я.

В лесу с грибами и в автобусе на шоссе дальнем со мною записная книжка.

И мне бы только… Ну, чего ещё?! – Чтобы никого не было рядом…

То есть – комнату бы, комнатку, комнатуху. Пусть даже, как теперь, в "коридорке". Такая тогда подвернулась случайно: друг-то один, юрист, подался сразу не в «уголовники», как я, а в «хозяйственники".

А работать – лишь заради куска хлеба. И конечно же, там, где можно писать. – Поначалу – сторожем! – Это уж я подсмотрел у новых друзей.

С тех пор зато я словно праща. Неисточимо заряжённая… беспрерывно вращается… неумолимо мечет…

И может ли кто её остановить?

В поиске и говорении самого важного.

Ведь в этом – в делании главного, – смотрю и вижу, вокруг – целина.

–– Я там, где никого нет!

На самую тонкую мудрость времени и на самые дерзкие фантазии прогресса у меня всего-навсего, для начала, один, но неуемный вопрос: