Жизнь. Кино
Шрифт:
Разваливался лучший в стране репинский дом творчества кинематографистов. Я приехал в занесенное снегами Репино, чтобы ознакомиться с обстановкой. Обстановка была блокадная – тишина, темнота и холод. Старенькая библиотекарша, которую я знал много лет, сопровождала меня в моем печальном походе по комнатам, холлам и закоулкам. Она привела меня в библиотеку, в единственное помещение, где еще было тепло и светло. Аккуратными рядами стояли там книги с аккуратно подклеенными корешками, лежали позапрошлогодние журналы про кино. Библиотекарша ждала своих постоянных читателей, которые долго теперь сюда не придут, а может, не придут и никогда. У нас с ней получился стихийный вечер воспоминаний.
– А помните этот шеститомник? – спрашивала библиотекарша и смеялась.
Я смеялся тоже, потому что хорошо помнил историю с шеститомником. Владимир Венгеров, известный питерский режиссер, был постоянным обитателем дома творчества, а библиотечный шеститомник Пушкина Володя переселил к себе в комнату на постоянное жительство. Без преувеличения можно утверждать, что Пушкина он знал наизусть. Особенно Володя любил читать Пушкина вслух и с выражением в дни студенческих каникул, когда в Репино приезжали молоденькие девочки-студентки. Володя приглашал их к себе в комнату, угощал сладостями, сам угощался коньяком и вдохновенно декламировал любимого поэта. Девочки с восторгом внимали. Мужская половина студенчества была Венгеровым очень недовольна.
Однажды, пока Володя витийствовал в одном из холлов, студенты похитили из соседнего дома отдыха огромную гипсовую девушку с веслом, перенесли ее за три километра в Репино и поместили в комнату Венгерова. Поздно вечером не очень трезвый режиссер пришел в свой номер и увидел в ванне хладное обнаженное тело. Боюсь описывать первую реакцию режиссера. Вторую я увидел сам утром. Венгеров спозаранку будил всех знакомых и умолял вынести сообща гипсовую девушку и спасти его от позора. Но девушка была невероятно тяжелой и очень мешало намертво закрепленное весло. Девушка была отвратительна еще и потому, что была синяя – экономный завхоз дома отдыха покрасил ее синькой. Ночью, с помощью автокрана, Володю от девушки освободили, но уже утром перед входом красовалась вылепленная из снега точно такая же девушка и тоже синяя. Студенты поддерживали статую в сохранности до самой весны.
Прежде в воскресные дни дом творчества «Репино» был всегда переполнен, потому что съезжались родственники и знакомые из соседних дач. Постоянно за одним и тем же угловым столиком появлялась Анна Ахматова в сопровождении Алексея и Гитаны Баталовых. Бывали питерские поэты и писатели: Орлов, Дудин, Берггольц, Гранин. Я помню и тот мрачный день, когда Алеша Баталов своими руками мастерил здесь крест для Ахматовой, потому что никто не знал, где и как вздумают начальники похоронить великую поэтессу.
Москвичи тоже любили наше Репино, здесь было написано и придумано немало прославленных, замечательных картин. Я помню здесь Тарковского, Кулиджанова, Визбора, Гребнева и Габриловича. Помню Николая Крючкова, Окуневскую, Ладынину и многих, многих. Это было дружное, веселое сообщество – можно сказать, семья. Здесь проходили и казенные мероприятия, но они почему-то не удавались или оканчивались не так, как задумывало начальство. Помню семинар, организованный горкомом партии. Семинар был посвящен проблемам кинокомедии. В Репино согнали всех прославленных комедиографов. Приехал и Райкин. Секретарь горкома сделал доклад с призывами и указаниями. Потом дали слово Райкину. Райкин подошел к трибуне и вдруг напялил на себя парик, пенсне и произнес пародию на оратора из какого-то своего эстрадного номера. Это было настолько смешно и похоже на повадки секретаря, что зал онемел. Потом все мы сделали вид, что ничего не произошло, и стали дружно аплодировать. Секретарю ничего не оставалось делать. Он тоже аплодировал и криво улыбался.
Поворот
Насколько мы прежде были общительны и доброжелательны, настолько же в дни перестройки все вдруг преобразились. Одни чего-то выжидали, другие бурно выражали приверженность новым веяньям. Собственную страну называли уже «этой страной», а слово «патриот» брали в кавычки. Начались поспешные коллективные переоценки с точностью до наоборот.
Мы с Валуцким написали сценарий «Первая встреча, последняя встреча». Картина задумывалась как стилизованный детектив. По сути, он был предтечей акунинских романов: тринадцатый год, красавица шпионка, юный сыщик (почти Фандорин) и т. д. Мои коллеги дружно обвинили картину во всех смертных грехах.
– Стало быть, «православие, самодержавие и народность»? – иронически вопрошал один.
– Ты, кажется, взялся за «патриотическую» тему! – вторил другой.
Это было очень похоже на проработки, которых я немало повидал во времена оны. Очень уж угнетали меня в эти дни разные метаморфозы, происходившие с хорошо знакомыми людьми. Самыми нетерпимыми борцами за демократию оказывались почему-то именно те, кто еще недавно бегал наперегонки через Георгиевский зал к заветному политбюровскому столу.
На экранах появились фильмы о благородных бандитах и загадочных, романтичных проститутках. Они чередовались с фильмами, живописующими полную безнадегу и чернуху. Понять и объяснить это было можно. Всем хотелось замахнуться на прежде недозволенное, говорить о том, что так долго было под запретом.
Когда я заговаривал в те дни о сокращении «Царской охоты» или о постановке «Царевича Алексея», на меня глядели, как на помешанного, но я ничего не мог с собой поделать. Мне казалось, что во времена исторических потрясений, как раз и следует напоминать о прошлом. Но ответ был всегда один: «А деньги где?» Тогда я решил, в ожидании «Царевича», снять современную комедию – скромную малобюджетную картину о нынешних российских людях, которые, не будучи бандитами и проститутками, пытаются выжить в трудное время. Сценарий написал молодой сценарист Владимир Вардунас, а снимали мы в реальной «перестроечной среде»: в палаточном городке у Кремля, на фоне подлинных демонстраций, митингов, рынков и криминальных ларьков. Снималась Нина Усатова и Михаил Дорофеев. В последний раз приехал из Киева и снялся у меня Боря Брондуков. Он был уже тяжело болен.
В нашем новом фильме «Чича» рассказывалось о том, как солист военного ансамбля по прозвищу Чича, всю жизнь певший тенором, обнаружил у себя бас. Отсюда начались с Чичей всяческие приключения и злоключения. Съемки картины шли в параллель с реальными перестроечными событиями. Начались они в Крыму, где в то время митинговали и делили землю крымские татары, а последние эпизоды мы снимали уже под Сиверской, где псковские десантники шли усмирять Питер, а студенты строили баррикады у Мариинского дворца.
Картина, по-моему, получилась смешная и грустная, но неуместная. На первом же «Кинотавре», в Сочи, коллеги обвинили меня в «антиперестроечных тенденциях».
– Ты защищаешь эту армию? – удивлялась моя однокурсница.
– А какую армию мне защищать? – интересовался я. Впрочем, ответов от меня никто и не ждал. В то время эффектнее и прогрессивнее было только задавать вопросы.
На просмотре «Чичи» в Госкино, я, конечно, спрашивал и о своем будущем. Там знали уже, что «Царская охота» прошла на зрителе успешно, несмотря на развал проката и киносети. Я объяснял это прежде всего тем, что люди устали от бесконечных чернушных ужастиков и предпочли глядеть на завитые парики и парчу. Отчасти, так оно и было.