Жизнеспособность человека и семьи. Социально-психологическая парадигма

Махнач Александр

Первой характеристикой аттитюдов «hardy», согласно С. Мадди, является «включенность» (commitment) позволяющая индивиду чувствовать свою значимость и ценность для того, чтобы полностью включаться в решение жизненных задач, несмотря на наличие стрессогенных факторов и изменений. «Hardy» – аттитюд, условно названный «контролем» (control) во многом сходен с понятием «локус контроля» Роттера, мотивирует к поиску путей влияния на результат в отличие от нахождения в состоянии беспомощности и пассивности. «Нardy» – аттитюд, обозначенный как «вызов» (challenge), состоит в восприятии человеком события жизни как вызова и испытания лично для себя, что помогает человеку оставаться открытым окружающей среде и обществу. П. Уильямс и ее коллеги сумели доказать наличие положительной связи между жизнестойкостью и адаптивными стратегиями совладания, а также показателями здоровья и болезни (Williams et al., 1992). С. Фанк и К. Хьюстон провели исследование и обнаружили статистически значимые связи между выносливостью и стрессогенными жизненными событиями (p<0,01), а также между шкалой «Жизнестойкость» и неумением приспосабливаться к окружающей обстановке (Funk, Houston, 1987).

Таким

образом, жизнестойкость – это особый паттерн установок и навыков, позволяющих превратить изменения в ее возможности. Это своего рода операционализация введенного П. Тиллихом понятия «мужество быть». Помимо аттитюдов, жизнестойкость включает такие базовые ценности, как кооперация, доверие, креативность. Жизнестойкость связывают со способностью сохранять постоянный уровень активности, хорошее настроение, с проявлением таких качеств, как отзывчивость, наличие разносторонних интересов. Жизнестойкость отражает психологическую живучесть, эффективность человека и является показателем психического здоровья.

Понятия психической регуляции и саморегуляции являются наиболее взаимосвязанными с термином «жизнеспособность человека». Исследование психической регуляции и саморегуляции открывает большие, во многом специфические, нетрадиционные возможности для понимания и содержательного объяснения общих закономерностей построения и реализации человеком своей произвольной активности (деятельности, поведения, общения), для определения условий успешного психического развития ребенка, для понимания феномена общего уровня субъектного развития человека, для исследования индивидуально-типических особенностей деятельности и поведения, для продуктивного участия в решении широкого спектра самых разнообразных практических задач (Конопкин, 1995).

Наиболее полно проблема саморегуляции рассмотрена в концепции О. А. Конопкина, где она представлена как системно-организованный процесс внутренней психической активности человека, а также в исследованиях Л. Г. Дикой (2003) и В. И. Моросановой (1991). Л. Г. Дикая выделила индивидуальные стили саморегуляции функционального состояния, которые определяют преобладание разных ее форм: волевой, эмоциональной, непроизвольной и произвольной психофизиологической, личностной. Взаимодействие этих форм включает когнитивный, эмоциональный и активационный компоненты (Дикая, 2003). Регуляция означает приспособительное изменение параметров функциональной системы в зависимости от изменения параметров окружающей среды, именно в понятии регуляции такие функции, как поддержание стабильности, самосохранения системы, с одной стороны, и ее адаптации к внешним условиям, с другой, оказываются объединены, выступают как две тесно взаимосвязанные стороны единого процесса (Леонтьев, 2002). Психическая регуляция и саморегуляция являются важными конструктами для жизнеспособности человека, отражающими способность индивида гибко регулировать выражение чувств и побуждений. Эти конструкты необходимы для того, чтобы удовлетворить ситуационные требования, т. е. жить радостно на детской площадке, но быть управляемым и внимательным во время занятий в классе и выполнять структурированную деятельность, когда надо быть сосредоточенным на работе. Индивиды, у которых есть история безопасной жизни, обладают индивидуальными особенностями, такими, как «гибкость, способность оправиться после стресса или жизненных трудностей, желающие все исследовать и не поддающиеся тревожности, не распадающиеся на части в случае стресса» (Sroufe et al., 2005, р. 73), когда окружающая среда становится непредсказуемой. Понятия «жизнеспособность», «психическая регуляция» и «саморегуляция» соотносятся следующим образом (см. рисунок 2).

Рис. 2. Соотнесение понятий «жизнеспособность», «психическая регуляция» и «саморегуляция»

Несколько слов следует сказать о других терминах, связанных с понятием «жизнеспособность». Концептуально некоторые из них одного с жизнеспособностью семантического поля (сила духа, ресурсы человека) оформились в позитивной психологии в конце 1990-х годов благодаря М. Селигману (Linley et al., 2006). Идеи автора о выученном оптимизме и подлинном счастье (Селигман, 2006) повлияли на создание многих инструментов оценки характеристик, связанных с этими понятиями, с целью выявления того, что человек делает хорошо. Исследования показали, что ощущения силы в себе увеличивает целеустремленность, надежду (Ваништендаль, 1998; Panter-Brick, Eggerman, 2012), альтруизм, придает уверенность в себе (Hodges, Clifton, 2004; Lemay, Ghazal, 2001; Malik, 2013), а также расширяет права и возможности (Cowger, 1994), способствует повышению качества жизни (Keyes, Lopez, 2002), адаптивности человека (Дикая, 2007; Журавлев, Купрейченко, 2007; Зараковский, 2014; Charney, 2004; Cicchetti et al., 1993; Del Giudice et al., 2011; Fergusson, Horwood, 2003; Glantz, Sloboda, 1999; Gloria et al., 2012). В литературе описывается роль кризиса в жизни человека и подчеркивается важность здоровой личности для повышения положительной адаптации (Antonovsky, 1979, 1988; Luthar, Cicchetti, Becker, 2000; Seligman, 2003). Эти исследования позволили перейти к формальным измерениям силы духа человека, его психологических ресурсов (Beaver, 2008; Foster, Lloyd, 2007; Hodges, Clifton, 2004; Seligman et al., 2005), а также различных форм реализации сильных сторон личности (Baruth, Carroll, 2002; Karwoski et al., 2006; Moos, 1995; Wright, Lopez, 2002). Некоторые исследователи (Linley et al., 2006; Snyder et al., 2003) считают, что сам факт отсутствия патологии не указывает на силу духа человека, и у вполне здорового человека также необходимо проводить оценку его сильных сторон.

В. O’Лири отмечает: «Психологи недавно пришли к мысли о необходимости отказа от исследований в рамках моделей уязвимости/дефицита человека и сосредоточились на его изучении в рамках моделей позитивных приобретений человека, вышедшего из сложной жизненной ситуации с важным для его дальнейшего развития опытом» (O‘Leary, 1998, p. 426). Этот призыв к выделению сильных сторон уже наблюдается в исследованиях в психологии развития, медицинской социологии, педагогических науках. Существующий уже несколько десятилетий теоретический, эмпирический и мировоззренческий сдвиг парадигмы исследований от болезни к здоровью, от уязвимости к совладанию, от дефицита к ресурсу, не остается незамеченным. Количество работ в научной литературе в рамках этой парадигмы, значительно возросло. Д. Хоули и Л. Де Хан также отмечают подобную тенденцию, например, в семейной терапии: «В последние годы в терапии семьи наблюдается внимание к моделям сильных сторон семьи и одновременно – отход от дефицитарных моделей. В семейной терапии в подходе, ориентированном на решение и в нарративной терапии предполагается, что клиенты обладают ресурсами, которые позволят им находить решения в трудных жизненных ситуациях, и акцент на жизнеспособности клиентов часто сопровождается вниманием терапевта к сильным сторонам личности клиента» (Hawley, DeHaan, 1996, р. 283).

Вместе тем важно отметить, что исторически, по мнению Л. Пёрлина и С. Скулера, исследователи и практики, как правило, ограничивали свое внимание патологией и проблемами человека, общества. Знание о том, как люди выживают, справляются и даже процветают, несмотря на стресс и неблагоприятные обстоятельства, был вне интереса основной части клиницистов и ученых (Pearlin, Schooler, 1982). Это привело к четырем основным следствиям:

1) создалось впечатление, что справиться с невзгодами – это особое явление, а не широко распространенное или даже нормативное (Antonovsky, 1979);

2) существовала тенденция находить эту особенность совладания со стрессогенными жизненными событиями только у уникальных личностей – такая точка зрения возвышала саму «возможность решения обычных жизненных задач» (Pearlin, Schooler, 1982, p. 110);

3) патология была поднята на уровень высокой «науки», что отводило совладанию как качеству человека место преимущественно в общих рассуждениях и в научном фольклоре (Goldstein, 1997);

4) это привело врачей, социальных работников, психологов к отрицанию обоснованности сильных сторон у своих клиентов.

Ч. П. Барнард сравнил этот феномен с законом молотка, согласно которому «предполагается, что если вы дали маленькому ребенку молоток, то со всеми, с кем ему проходится общаться, он вступает в контакт, применяя молоток, так как пробует сначала поколотить человека, потом посмотреть на вызванный эффект. Один из основных „молотков“ всей социальной сферы была психопатология и связанная с ней номенклатура заболеваний» (Barnard, 1994, p. 136).

В зарубежных исследованиях жизнеспособность все активнее становится концептуальной основой для изучения самых разнообразных факторов, которые, в той или иной форме изменяют реакцию человека на воздействие неблагоприятных условий. Все чаще это понятие используется для объяснения этих процессов и явлений в социальных и поведенческих науках. Л. М. Веккер также отмечает, что в существующей концепции «эмпирический и теоретический языки еще не разведены, и, соответственно, не сформулированы проблемы, с необходимостью требующие перехода к конкретно-научной метатеории» (Веккер, 2000, с. 52). Не случайно он утверждал, что синтез главных аспектов психической деятельности принципиально неосуществим средствами внутрипсихологического понятийного аппарата и требует выхода за пределы психологической теории (Веккер, 1974, с. 110). Сама идея поиска метатеоретического конструкта, объединяющего под своим «зонтиком» ряд понятий, часто близких по содержанию, не нова. Такой конструкт должен обладать рядом внешних и внутренних системных свойств и характеризовать «жизнеспособность» как неустойчивую систему, в самой неустойчивости имеющую источник ее внутреннего развития, приводящего в конечном итоге к более высокой организации (Богданов, 1927а).

Понятие «личностный потенциал» используется во многих работах, например, в исследовании потенциала сотрудника в его функциональной составляющей в деятельности. Формой проявления конструкта «личностный потенциал» является феномен самодетерминации личности. При этом структуру личностного потенциала, помимо автономной каузальной ориентации как проявления феномена самодетерминации, составляют также жизнестойкость, толерантность к неопределенности, наличие временной перспективы, способность осуществлять личностный выбор (Леонтьев и др., 2007). В практике менеджмента и прикладной психологии конструкт личностного потенциала операционализирован в понятии «психологический капитал», который представляет собой позитивное психологическое состояние человека, позволяющее ему развивать и реализовать свой потенциал. Наибольшую проработку тема психологического капитала получила именно в организационном контексте. Психологический капитал включает в себя:

1) уверенность в себе, способность и готовность прикладывать усилия для успешного выполнения сложных задач (self-efficacy);

2) оптимизм, позитивный атрибутивный стиль относительно успешности текущей и будущей деятельности (optimism);

3) видение перспективы, целенаправленность в построении деятельности (hope);

4) жизнестойкость, способность преодолевать сложности, решать проблемы в процессе достижения поставленной цели (resilience) (Мандрикова, 2010) [3] .

3

В указанном исследовании понятие «resilience» переводится неточно, как «жизнестойкость». По сложившейся в отечественной психологии практике понятие «жизнестойкость» переводится как «hardiness» (англ.).