Жмакин
Шрифт:
— Ничего, ничего, — говорила она, — ничего, пойдем.
Он шел покорно, молча.
В углу возле автоматов они остановились.
— Ну, — сказала она, — что с тобой?
— Я тебя люблю, — ответил он, и губы у него запрыгали, — я тебя люблю, — повторил он со злобой, страстью и отчаянием, глядя в ее лицо, — слышишь ты? Я, я…
Спазмы мешали ему говорить.
— Не плачь, — голосом, полным нежности и силы, сказала она, — не плачь.
— Я и не думаю, — ответил он, — меня только душит…
И он показал
— Почистим желтые? — спросил вдруг из темного угла притаившийся там чистильщик сапог.
— Зачем ты с ним? — спросил Жмакин. — Зачем он тебе нужен?
— Оп мне не нужен.
— Давай почищу желтые, — опять сказал чистильщик и ткнул Жмакина щеткой в ногу. — Почистим, хозяин?
Взявшись под руки, они вышли на улицу и сели в садике. Жмакин все еще задыхался.
— А Федьку кинула?
— Потеряла, — сказала она, прижимаясь лицом к плечу Жмакина.
Он засмеялся, потом закашлялся и сказал:
— Я б его зарезал. Но только курей я не могу резать, извиняюсь. Курица твой Федька.
Кашляя, он тряс головой и крепко сжимал ее холодную руку в своей горячей, уже загрубевшей ладони.
— И тебя б я тоже зарезал, — говорил он, — слышь, Клавдя…
— Ох, страшно, — смеясь и все теснее прижимаясь лицом к его плечу, ответила она.
Потом она стала расспрашивать; он отвечал ей про то, как живет, и что делает, и кто ему стирает белье. Мимо шла лотошница с мороженым, он подозвал ее и купил порцию за девяносто пять копеек. Но деньги он куда-то сунул и никак не мог найти. Лотошница стояла в ожидании, он все рылся по карманам. Клавдя поглядывала на него снизу вверх и облизывала мороженое.
— О, черт, — сказал Жмакин и принялся выворачивать карманы наружу. Денег не было.
Клавдя положила мороженое на бумажку, открыла сумочку и заплатила рубль. Лотошница дала ей пятак сдачи и ушла.
— История, — сказал Жмакин растерянным голосом, — тиснули у меня последнюю двадцатку. Я ее вот сюда пихнул, в кармашек.
Клавдя внезапно взвизгнула, захохотала и затопала ногами по песку.
— Ну чего ты, дура, — сказал он, — чего смешного? Залезла какая-то сволочь в карман и тиснула…
У нее по лицу текли слезы, она швырнула в песок недоеденное мороженое и так хохотала, что Жмакину сделалось обидно.
— Да брось ты, — сказал он, — дура какая.
И подумав, добавил;
— Очень даже просто. В «Пассаже» тиснули, в подъезде. Такая толкучка безумная, вот и тиснули. Ничего хитрого нет…
Он замолчал и долго сидел насупленный и сердитый. Потом развеселился, и опять они говорили, перебивая друг друга и смеясь неизвестно почему. Вечерело. Клавдя попросила его проводить се в Лахту. Она встала первой, а он еще сидел и смотрел на ее ноги в узеньких новых туфлях.
— Федька справил?
— Какой ты, право, дурак, — поморщившись, сказала она. — Ну вставай, пойдем!
И потянула его за руку.
На
— Теперь скажи, — велела она, — путаешься с бабами?
— Нет, — ответил он.
— И ничего такого не было?
— Одна была, Женька, — запинаясь сказал он, — но только я ничего такого не позволил себе. Ты что, не веришь?
— Дрянь какой, — сказала она, — сволочь паршивая…
Отвернулась и замолчала.
— Ну чего ты, Клавдя, — сказал он, — даже странно. Клавдя, а Клавдя?
Он дотронулся до нее, она ударила его локтем и всхлипнула.
— Чтоб я провалился, — сказал Жмакин, — чтоб мне руки-ноги пооторвало, чтоб я ослеп навеки. Слышь, Клавдя?
Она молчала.
— Играете со мной, — сказал он, — сами с Федькой путаетесь. Знаем ваши штучки!
Клавдя засмеялась со слезами в голосе, повернулась к нему, взяла его за уши и поцеловала в рот.
— Вор, жулик, бандит, — сказала она, — на что ты мне нужен, такая гада несчастная…
Поезд остановился.
Рядом стоял другой, встречный.
— Пойдем ко мне ночевать, — сказала Клавдя, — иначе я умру. Бывает, что среди ночи я проснусь и думаю, что если ты сейчас, сию минуточку не придешь, то я умру. С тобой так бывает?
— Нет, как раз так не бывает!
— А как бывает?
— Как-нибудь, — сказал он.
— А знаешь, — сказала она, — я тебя теперь все равно не отпущу. Я тебя сама выбрала. Понял?
Она говорила быстро, он никогда не видел ее такой.
— А мне отец знаешь что сказал, знаешь? Он сказал: «Клавка, рожай. Ничего. Прокормимся. Я заработаю, А ты маленько отойдешь — сама работать будешь. Бабка справится». Бабка тоже говорит — справлюсь, но плачет. В три ручья плачет. Стыдно ей, что без мужа.
— Я хвост собачий, — сказал Жмакин, — я не муж.
— Какой ты муж, — сказала Клавдя.
Они подошли к дому. На крыльце в рубашке «апаш» сидел Федя Гофман, курил папироску и глядел на небо. Жмакин обошел его, как будто он был вещью, и вошел в сени. Навстречу стрелой вылетел Женька и повис на Жмакине. Потом вышел Корчмаренко и спросил у Клавди:
— Нашла?
— Нашелся, — розовея, сказала Клавдя.
Женька робко заговаривал со Жмакиным. Он, видимо, ничего не знал. Появилась бабка. Увидев Жмакина, она увела его в кухню и, называя Николаем, — по старому паспорту, — стала упрашивать записаться с Клавдей. А Клавдя стучала в кухонную дверь и кричала:
— Баб, не мучай его. Лешка, ты еще живой?
— Живой, — смеясь, отвечал он.
А бабка плакала и, утирая слезы концами головного платка, говорила ему, как сохнет и мучается без него Клавдя и что, какой он ни есть человек, пусть женится и дело с концом, а там будет видно.