Жнец тёмных душ
Шрифт:
Остальных музыкантов объял ужас, даже с лица Володи сползло прежнее равнодушие, но было видно, что они уже не могут остановиться.
Следующим был Стасик. Палочки лопнули у него в руках, и Стасик с громовым грохотом принялся биться в барабан, ставший как будто каменным. Было видно, как ладони его окрасились кровью, доносился хруст костей, но барабанщик не сбавлял силы ударов, под которыми его конечности укорачивались, как карандаши под натиском точилки. Когда бить стало попросту нечем – из плечей Стасика торчали теперь бессильные культи – он опустился на колени и принялся бить в барабан лбом. Нескольких ударов хватило,
Альберт понял, что будет следующим, из глаз его брызнули слезы, и в этот же миг рояль, как огромная лягушка, проглотил его. Пока челюсть крышки трамбовала тело внутрь, не поместившиеся ноги по-кукольному вздрагивали в такт музыке. Высосав из жертвы все, что было можно, рояль срыгнул на пол горсть костей, выглядывавших из прорех кожаного колобка.
– Ну что, Володя, пришла пора оплатить долг, – лукаво подмигнул парню Генрихович.
Володя все шире разводил в стороны меха баяна, и вслед за ними раздавалась его грудная клетка. Трещали кости, трещала одежда. Наконец ребра разошлись так сильно, что кожа между ними лопнула, и в прорехе показалось еще бьющееся сердце. Мгновением спустя все было кончено.
Сторож снял с рекордера готовую пластинку и вышел из залы. Через закрытые двери он слышал нарастающий гул аплодисментов. В кабинете Генрихович положил «кости» в конверт, подписал его и отправил в шкап. После этого вымыл рюмки, достал из ящика в углу новую бутылку «охотничьей», взамен поставив пустую тару. Сторож хотел было присесть, но чуткое ухо расслышало несмелый стук в дверь. Дежурство в Доме вечного джаза никак не кончалось.
Оксана Заугольная
Хвосты
Алина умерла. Как глупо! И непонятно, что хуже – лежать на полу собственной кухни и знать, что пролежишь так еще долго, пока не протухнешь, запахом не протечешь к соседям, которые и забьют тревогу, или понимать, что смерть вовсе не конец ощущений. Стало только хуже, Алина по-прежнему все чувствовала, но не могла пошевелить даже пальцем или закрыть начинающие сохнуть глаза. Ничего.
С мамой она дежурно созванивалась на Новый год, и следующий звонок планировалсяне скоро, на Восьмое марта. Ах нет, мама может позвонить еще семнадцатого февраля, когда Алине исполнится тридцать четыре. Должно было исполниться, неудачница!
Ноги мерзли, задница тоже. И совершенно не вовремя обострился слух. Она даже не могла скрипеть зубами от раздражения, которое вызывает неплотно закрытый кран. Капает совсем немного, но каждый раз бьется о стоящую в раковине немытую посуду. Прекрасно просто, люди найдут не только ее распухший вонючий труп, но и грязную посуду в раковине, в комнате тоже бардак, да и трусы она сегодня надела удобные, а не красивые. Она же не собиралась куда-то идти. В некотором роде и не пошла.
Алина хотела рассмеяться своим сумбурным глупым мыслям, но мертвое тело и это не позволило.
К смерти вообще дано приготовиться не многим, но настолько быть неготовой надо уметь. Хорошо хоть, корм кошкам сыпется
Алина не видела их, ей вообще доступен был лишь плохо прокрашенный со следами кисти потолок. И спасибо за эти следы, иначе совсем с ума бы сошла! Но, несмотря на это, она точно знала, где какая из кошек.
Трехцветная «дворянка» Фрося остановилась у входа на кухню и деликатно ждет, когда ее позовут. Не дождешься, милая, не в этот раз. Самая старшая из Алининых кошек, подобранная «на счастье» в подворотне еще котенком, Фрося отличалась королевским воспитанием и совершенно не кошачьей скромностью. Сибирская Беатриска-Ириска сразу побежала есть, да с таким шумом, словно кошечку держали взаперти и вот наконец-то допустили до еды. Персидская Луша забралась на ноги раскинувшейся на полу хозяйки и свернулась клубком подремать. Эта кошка засыпала где угодно, и она вряд ли вообще заметит когда-нибудь, что хозяйка умерла. И наконец – Банни. Новенькая в их женском кошачьем царстве.
Банни Алине привезла подруга прямо из Японии. Строго говоря, «неправильного» бобтейла Катя привезла для себя. Ездила учить язык и за приключениями, а нашла жениха и вот такую кошечку с длинноватым для бобтейла хвостом. Подарок жениха. Так что, выправив все документы для перелета, она повезла Банни домой. Жених должен был приехать следом, но что-то не сложилось. Катя не объясняла, а Алина не спрашивала. На кошку у Кати началась сильная аллергия, да и глаза подарок мозолил, надрывал разбитое сердце. Не в силах помочь подруге утешиться из-за потери вероломного японца – ну не сильна она в утешениях! – Алина легко взяла кошку, сменив какое-то очень японское имя на домашнее имя любимой героини Сейлор Мун.
Банни была кошечкой умной, исправно ходила в лоток, ела любой корм и не драла обои. А что хвост длиннее, чем у любого бобтейла, – так Алине кошки не для выставок, а для души.
И вот сейчас Алина лежала и слышала, как Банни подходит к ее руке и с мурчанием трется о тыльную сторону холодной ладони. Не успев умилиться такой преданности новенькой, Алина почувствовала шершавый кошачий язык на коже.
Сначала ей было даже приятно, теплый зверь методично проходился языком по руке. Но потом она поняла, что Банни лижет в одном и том же месте, а шершавый язык дарит не ласковые прикосновения, а проходит как наждак, сдирая кожу, пролизывая ее до мяса и глубже, к кости.
«Да она меня жрет! – с опозданием сообразила Алина. – Ладно хоть не с лица начала».
Картина распухшего вонючего трупа перед глазами обрела еще больше красок: теперь он был обглодан до костей. Как знать, может, остальные кошки тоже присоединятся к Банни, когда поймут, что сухой корм – это сухой корм, а хозяйка все-таки может и испортиться…
От этих мыслей Алину замутило, боль в руке стала невыносимой, а тошнота комковато подбиралась к горлу.
«Как же глупо я умерла! – с отчаянием подумала Алина. – Стоп. А как именно я умерла?».