Жонглер Богоматери

Франс Анатоль

Брат Мавродий также был одним из нежнейших детей Марии.

Он непрестанно вытачивал из камня фигурки, так что борода, брови и волосы его были белы от пыли, а глаза вечно опухали и слезились; но он был полон сил и бодрости, несмотря на свой преклонный возраст, из чего явствует, что ца- оица небесная оберегала старость своего сына. Мазродий изображал ее сидящей на престоле, осененной жемчужным

нимбом. И он старался, чтобы складки платья прикрывали ноги той, о которой пророк сказал: «Запечатленный сад, сестра моя, невеста».

Иногда он воплощал ее в образе ребенка, полного прелести, и она, казалось, говорила: «Господи, ты господь мой!» — Dixi de venire matris шеае: Deus es tu! [3] (Псалом 24, 14).

Были также в монастыре поэты, которые сочиняли на латыни церковные гимны в честь блаженной девы Марии, и даже нашелся некий пикардиец, переложивший сказание о чудесах богоматери в рифмованные строки на народном языке.

III

При виде такого соревнования в славословиях и такой богатой жатвы деяний Барнабе сокрушался из-за своей несмышлености и невежества.

3

Воззвал из чрева матери моей: «Ты еси бог мой!» (лат.).

— Увы, — вздыхал он, прогуливаясь в одиночестве по чахлому монастырскому садику, — как я несчастен, что не могу, подобно братьям моим, достойно прославить святую богоматерь, которой я посвятил всю нежность моего сердца. Увы! Увы! Пресвятая дева и госпожа моя, я человек грубый и неотесанный и не могу служить тебе ни назидательными проповедями, ни трактатами, построенными по всем правилам, ни прекрасными картинами, ни тщательно выточенными фигурками, ни размеренными и равностопными стихами. Увы, я ничего не умею.

Так он стенал и предавался печали. Однажды вечером, когда монахи отдыхали за беседой, он услыхал, как один из них рассказывал историю о некоем святом отце, который из всех молитв знал только «Аве Мария». Этого человека презирали за невежество. Но когда он умер, изо рта у него выросло пять роз

в честь пяти букв, составлявших имя Марии. Так была доказана его святость.

Слушая эту историю, Барнабе лишний раз подпвился доброте святой девы; но пример столь благословенной смерти его не утешил, ибо сердце его было полно рвения и он мечтал прославить свою госпожу, царящую в небесах.

Он искал к этому путей, но никак не мог их найти и с каждым днем скорбел все сильнее; и вот, в одно прекрасное утро, он вдруг проснулся, полный радости, поспешил в часовню и пробыл там в совершенном одиночестве больше часа. По еле обеденной трапезы он вновь туда вернулся.

С этих пор он каждый день шел в часовню, когда она была пуста, и проводил там почти все время, которое другие монахи посвящали искусству и ремеслу. И больше он не грустил и не вздыхал.

Столь странное поведение возбудило любопытство монахов.

Все недоумевали, почему брат Барнабе так часто скрывается в часовне.

Настоятель, в чьи обязанности входит все знать о поведении сеоих монахов, решил понаблюдать за Барнабе во время его исчезновений. Однажды, когда жонглер, как обычно, заперся в часовне, настоятель с двумя старейшими монахами стал подсматривать в дверные щели за тем, что происходило внутри.

Они увидели Барнабе, который, стоя на голове перед алтарем святой девы и подняв кверху ноги, жонглировал шестью медными шарами и дюжиной ножей.

Он проделывал в честь святой богоматери те фокусы, которые когда-то особенно прославили его. Не понимая, что этот простодушный человек таким образом посвящает все свои таланты и все свое искусство служению святой деве, старцы стали кричать о кощунстве.

Настоятель знал, что душа у Барнабе чиста, но он решил, что бедняга лишился рассудка. Они уже собирались выгнать его из часовни, когда увидели, что святая дева спустилась по ступеням алтаря и отерла краем своего голубого плаща пот, стекавший со лба жонглера.

Тогда настоятель, распростершись ниц. на плитах часовни, произнес следующие слова:

— Блаженны нищие духом, ибо они узрят бога!

— Аминь! — ответили старцы, целуя землю.