Жонкиль

Робинс Дениз

Жонкиль, которая переводила глаза с одного мужчины на другого, слушая их, откинула волосы со лба.

— Аннулирован? — повторила она, как эхо. — Его можно аннулировать?

— Нет, — сказал Роланд. — Юридически ты — моя жена. Если ты оставишь меня, я могу аннулировать брак на том основании, что ты отказываешься жить со мной, но сама ты ничего не можешь сделать.

— А если я захочу аннулировать его?

— Думаю, это будет невозможно, если я не захочу покинуть тебя. А у меня нет намерения расставаться с моей женой.

Жонкиль

пристально смотрела на Роланда. Это был чужой человек, суровый и ожесточенный. Она почувствовала тошноту и дурноту одновременно. Всего несколько минут тому назад она ожидала жениха в своей спальне, веря, что она — обожаемая невеста. И вот она здесь, и говорит об аннулировании брака. Это было слишком ужасно, слишком сокрушительно для нее. Сможет ли она совладать с этим? Сейчас было жизненно необходимо делать и говорить то, что нужно, чтобы сохранить достоинство. Она осознала, что Роланд не любил ее, когда сбил ее с ног своим бурным ухаживанием. «Он вообще никогда не любил меня!» — говорила она себе с болью. Да, она обожала Роланда и верила ему, а теперь так же горячо считала его не заслуживающим доверия и любви. Прежняя страстная любовь была затоплена волной обиды, горячего, ослепляющего гнева.

— О, как ты смел, как ты смел жениться на мне! — вырвалось у нее. — Как ты смел целовать меня, ухаживать за мной, если ты ни капли не любил меня, если только хотел использовать меня в своих целях?

Роланд вздрогнул.

— Это неправда, Жонкиль, не полная правда. О, моя дорогая, ради Бога, будь немного снисходительней. Я не заслуживаю снисхождения, но я люблю тебя сейчас! Люблю по-настоящему! Я клянусь!

— Нужно быть дурой, чтобы верить этому, — вставил Риверс.

— Я не верю, — сказала Жонкиль. — Я никогда больше не поверю ни одному слову, которое он скажет. Я иду наверх, чтобы упаковать вещи сейчас же.

— Мы не можем ехать домой сегодня. Сейчас слишком поздно, — сказал мистер Риверс. — Но мы снимем комнаты в другой гостинице. Ты будешь в безопасности со мной.

— Жонкиль, ты уходишь? — спросил Роланд. — Ты не хочешь выслушать, что я скажу?..

— Что бы ты ни сказал, ты не можешь уйти от факта, что женился на мне для того, чтобы рассчитаться с дядей, — не дала она ему досказать. — Этого достаточно, чтобы заставить меня презирать тебя, чтобы сделать невозможной для меня нашу совместную жизнь.

Он пристально посмотрел на нее. Жонкиль, ребенок со счастливыми невинными глазами и молодой веселостью, исчезла. Перед ним стояла женщина. Ее глаза были безжалостны, презрительны; ее губы, которые он целовал, которые так жадно отвечали на его поцелуи, превратились в тонкую ниточку. Возможно ли, чтобы она была такой безжалостной?

— Я заслужил твое презрение, Жонкиль, — сказал он. — Но не уходи, послушай, что я хочу сказать.

— Говори, — бросила она ему.

— Не перед дядей Генри. Я хочу поговорить с тобой наедине.

— Трус, —

сказал Риверс. — Надеешься смягчить ее сердце своими нежностями?

— Нет, — сказал Роланд. — Я не буду стараться смягчить ее. Но она — моя жена, и я имею право видеть ее наедине.

— Ты потерял все права на нее, — сказал Риверс.

— Возможно. Но я намерен говорить с ней наедине, — сказал Роланд и взял ее за руку нежными, но крепкими пальцами.

— Пойдем, Жонкиль, — сказал он тихо. — Я поднимусь в твою комнату вместе с тобой. Ты можешь укладывать вещи, если хочешь, но я намерен поговорить с тобой наедине.

Какое-то мгновение она колебалась, затем сказала:

— О, очень хорошо. Я не боюсь тебя. Я никогда больше не буду такой дурой, чтобы поддаться на твои нежности и ухаживания. Любовь! Ты даже не понимаешь смысла этого слова.

Он не ответил. Он только чувствовал, что каждое слово, которое она произносит, режет его, как ножом. Он сжал губы и пошел с ней к лифту. Им вдогонку прозвучал голос Генри Риверса:

— Не задерживайся, Жонкиль.

— Только несколько минут, отец, — ответила она.

Оказавшись наверху в этой элегантной, теплой, мягко освещенной комнате, которая должна была стать их свадебной спальней, где Жонкиль совсем недавно поведала звездам о своей любви к Роланду, Роланд выложил все, что у него было на душе. Сидя на краю кровати с погасшей сигаретой в руке, он говорил все, что не мог сказать внизу, перед дядей, которого он так сильно не любил.

Он изложил историю своего детства и жизни в Риверс Корте.

— Я не прошу тебя простить меня за то, что я уговорил тебя тайно выйти за меня замуж и не сказал, кто я, — закончил он. — Но я прошу тебя поверить двум вещам, Жонкиль: одна — что дядя Генри обошелся со мной несправедливо и заслужил, чтобы ему отплатили; и другая — что я искренне полюбил тебя теперь.

Во время его долгого рассказа о себе Жонкиль быстро двигалась по комнате, собирала вещи и укладывала их в чемоданчик, однако внимательно слушала его. И когда он наконец замолк, она подошла к нему. Ему показалось, что перед ним олицетворение самого правосудия — так она была неумолима, так бледна. Она уже надела длинное пальто и шляпку. В комнате не осталось ничего из ее вещей. Она уложила все. Опустошенность комнаты и вид Жонкиль в пальто и шляпе, готовой уехать от него, привели его в отчаяние.

— Жонкиль, — сказал он. — Скажи что-нибудь! Скажи мне, что ты веришь этим двум вещам.

Она посмотрела прямо в его глаза.

— Я не могу поверить ничему, что ты говоришь, — ответила она. — Ты так искусно обманул меня, ты сыграл свою роль вначале так совершенно! Как я могу быть уверена, что ты не играешь и сейчас?

— В этом нет никакой игры, — сказал он. — Клянусь честью...

— Она есть у тебя? — прервала она его.

Кровь бросилась ему в лицо, как будто его ударили хлыстом.