Жорж Санд

Моруа Андре

«В тот день, когда стол будет на чердаке, а я в земле, — говорила Жорж Санд, — здесь все изменится». Читали вслух, сидя вокруг стола. Пришлет ли Гюго свои «Созерцания» — Дюверне читает их вслух; идет спор о рифмах; хвалят лиризм поэта. Чаще всего госпожа Санд молча раскладывает пасьянс, или вышивает до полуночи, или шьет костюмы для марионеток, вышивает им платья. В полночь она закрывает заседание. Мансо зажигает лампу и провожает Санд до кабинета, где она сидит до шести часов утра, пишет, курит сигареты, бросая окурки в стакан с водой.

После полудня она занимается домом и садом. Это не малая работа. В доме громадный персонал: восемь или девять человек постоянной прислуги да еще поденщики в дни, когда замок полон гостей или

когда Мадам готовит варенье из смородины, потому что она варит его сама и гордится своим рецептом. Столяр Боннен и художник работают круглый год. И все хорошо оплачиваются; у Санд правило — платить немного больше, чем ее соседи. Она не хочет, чтобы говорили: хозяева и слуги. Нельзя быть хозяином свободного человека. Есть «служащие дома», у каждого свои обязанности. Жорж любит хорошую работу и потому требовательна. Но никогда она не требует унизительных услуг. Она не признает ни ливрей, ни разговора в третьем лице. Отдавая распоряжение, она применяет беррийскую формулу: «Не хотите ли вы это сделать?» И любит ответ: «С удовольствием». Качество, которое она больше всего ценит в тех, кто ей служит, — скромность. Никто не должен рассказывать о том, что происходит в Ноане. Это осталось еще со времен ее юности, полной приключений и тайн.

Эта революционерка, управляя своим домом, неожиданно оборачивалась буржуазкой; и так же неожиданно в этой романтической натуре обнаруживалось верное «чувство науки». Странное сочетание слов, очень характерное для нее. «Учиться видеть, — говорила она, — вот и весь секрет изучения естественных наук». Но она к этому добавляла, что нельзя «видеть» — будь это даже только один квадратный метр сада, — если изучаешь что-либо без элементарного понятия о классификации. «Классификация — это нить Ариадны в лабиринте природы». Со времен Дешартра она обогащала свои гербарии. Дешартр уже давно умер: другой спутник в ее исследованиях, бедный Мальгаш, был при смерти. Для разведения гусениц она старательно продолжала искать вереск, четыре его разновидности: «Обыкновенный — пепельный, бледно-красный и растущий группами — лучший на мой взгляд. Но самого прекрасного из всех — бродягу — мы не нашли». Опьяненная природой, она больше не чувствовала ни вкуса к Парижу, ни нужды в нем: она ездила туда только по делам театра: «Я стряхнула с себя грязь этого проклятого города».

Наблюдая природу, легче переносить изменения в человеческом теле. Пожелтевшие осенние деревья предвещают приход зимы, но не заставляют проклинать ее; так и Жорж равнодушно принимает приближающуюся старость.

Старая женщина, — говорит один из ее персонажей, — что ж, это другая женщина, это мое другое «я», которое только начинает жить и на которое мне еще нечего жаловаться. Эта другая женщина не знает о моих прошлых ошибках. Она их не знает, потому что теперь не могла бы их понять, а также потому, что чувствует себя неспособной повторить их. Она кажется мягкой, терпеливой и справедливой, между тем как другая была раздражительной, требовательной и резкой… Она искупает все зло, которое делала другая, и, помимо всего этого, она ей прощает то, что та, другая, мучимая угрызениями совести, не могла сама себе простить…

Такова в лучшие дни позиция Жорж Санд на пороге ее пятидесятилетия. Она хотела бы, чтобы побудительной причиной ее поступков была не страсть, а доброта. Это свойство было у нее всегда, но иногда его заглушали вспышки ее неистовой натуры. Она была доброй рывками, а впредь она хочет быть такой всегда. Она считает свои искания законченными. Не то чтобы она смирилась, но последствия ее бурных страстей внушили ей отвращение к этим страстям. Она хотела бы в дальнейшем бороться только за счастье других, не ненавидя никого, не питая злобы ни к кому.

Это душевное состояние не будет постоянным. Старость не отличается от всей предыдущей жизни: у нее есть взлеты и падения. У Санд будут рецидивы, она будет раздражаться, желать,

раскаиваться, проявлять слабость и несправедливость, откуда и ее приступы веселости. «Легкомыслие — это неистовое состояние», и шум заглушает внутренние голоса. Однако, желая быть последовательной, она не только прощает себе прошлое, но с чистой совестью преображает его, чтобы оно было достойным принятого ею решения, — быть милосердной. Мюссе? Она была ему ангельски предана, и больше ничего. Она уже забыла, что была возлюбленной, впившейся в свою жертву… Мистика страсти? Ненависть к замужеству? Это все было романтической модой. Порицания заслуживает эпоха, но не писатель.

Что касается ее прежних романов, свидетелей этого беспорядочного прошлого, то она их переиздавала, добавляла к ним новые, не печатавшиеся ранее предисловия, приспособляя их к своей новой философии. Это раздражило некоторых ворчунов, вроде Барбея д’Оревийи, который саркастически пародировал ее:

Вы думали, что я была врагом брака… и что насчет пристойного союза между мужчиной и женщиной у меня есть свое довольно свободное представление? Так вот, после того как я тридцать лет поддерживала эти иллюзии, я могу теперь признаться, что это не так. Я не настолько умна для этого; я этого никогда не видела и не хотела так многого! Я наивная гениальная женщина, которая приносит романы, как персиковое дерево приносит розовые цветы, и которая всегда домогалась только одного — быть приятной…

В своих новых книгах она будет представлять институт брака все более и более достойным уважения. Да, конечно, любовь, угодная богу, диктуется сердцем, но тем она и отличается от инстинкта животных, что выбирает объект при помощи разума, и потому этот выбор исключителен и должен быть длительным. «А если любовь умирает, может быть, ее следует искать в другом месте?» — спрашивает персонаж романа «Констанс Веррье», актриса София Моццелли, чьим прообразом была Мари Дорваль. «Почему в другом месте? — возражает героиня. — Вы говорите, что властны над своим сердцем, так вылечите его от преступной скуки». Убить в себе жестокого демона желания, ближе узнать человека, с которым вы связаны, — это лучше, чем искать другого, — таков секрет счастливого брака. Было время, когда Бальзак радовался тому, что он учил этому Санд, но время в этих случаях лучший учитель, чем друзья.

Жорж Санд — Сент-Бёву, 15 декабря 1860 года:Я как дорога, которая то поднимается вверх, то катится под гору независимо от моего желания. Жизнь ведет меня, куда хочет, и уже много лет я так равнодушна к вопросам любви, что не защищаю себя ни от чего; я пересекаю ясные сферы и благодарю бога за то, что он меня в них впускает, но как это случилось, я не знаю. Может быть, благодаря моим хорошим намерениям: «Pax hominiblis bona voluntatis [63] ».

63

«Мир людям доброй воли» (латин.).

Глава вторая

Семейный круг

Эта новая философия брака пришла к Жорж слишком поздно для того, чтобы укрепить супружеское благополучие бедного Казимира; но вряд ли вообще можно было спасти этот союз. Бывает так: чем больше женщина изучает характер мужа, тем менее находит в нем приятных черт. В таком случае напрасно проповедовать примирение. Санд должна бы знать это лучше, чем кто-либо. Но старые женщины рассматривают житейские драмы под другим углом зрения, чем молодые. Они начинают об этом размышлять тогда, когда это касается не их самих, а их дочерей, невесток, внучек, и тогда у них вдруг появляются силы противостоять страстям других. Мать Соланж Клезенже не могла ни судить, ни чувствовать, как жена Казимира Дюдевана.