Жозеф Бальзамо. Том 1
Шрифт:
— Сделаю, сделаю, не беспокойтесь.
— Опять! Он просто изводит меня своим вечным «не беспокойтесь». Ах, молодость! Безрассудная, самонадеянная молодость! — зловеще рассмеялся старик, обнажив беззубые десны; глаза его при этом, казалось, ввалились еще глубже.
— Учитель, огонь догорает, тигель остывает. Что в нем, кстати?
— Посмотрите.
Молодой человек поднял крышку и увидел кусочек остекленевшего угля размером с небольшой орех.
— Алмаз! — вскричал он и
— А все потому, Ашарат, что огонь погас, поскольку на трубе нет колпака. Теперь вам ясно?
— Ну полно, простите меня, учитель, — ответил молодой человек, так и этак вертя в пальцах алмаз, который то вспыхивал в лучах света, то снова гас. — Простите меня и поешьте чего-нибудь, чтобы подкрепиться.
— Это ни к чему: два часа назад я выпил ложечку эликсира.
— Вы ошибаетесь, учитель: вы сделали это в шесть утра.
— А который теперь час?
— Уже половина третьего ночи.
— Иисусе! — всплеснув руками, воскликнул ученый. — Еще один день прошел, пробежал, пролетел. Сутки становятся все короче, в них уже не двадцать четыре часа.
— Если не хотите есть, хотя бы немного сосните, учитель.
— Ладно, я посплю часа два. Однако посматривайте на часы и через два часа разбудите меня.
— Обещаю.
— Знаете, Ашарат, — ласково продолжал старик, — когда я засыпаю, мне всегда страшно, что это — навеки. Вы ведь разбудите меня, правда? Не обещайте, лучше поклянитесь.
— Клянусь, учитель.
— Через два часа?
— Через два часа.
В это время на дороге послышался шум, словно проскакала галопом лошадь. Затем раздался крик — тревожный и в то же время удивленный.
— Что там еще такое? — вскричал путешественник, проворно распахнув дверцу, и, не воспользовавшись подножкой, спрыгнул на дорогу.
3. ЛОРЕНЦА ФЕЛИЧАНИ
Вот что произошло на дороге, пока путешественник беседовал в карете с ученым.
Мы уже рассказывали, что, когда раздался удар грома и сверкнула молния, свалившая наземь передних лошадей и заставившая задних встать на дыбы, женщина, сидевшая в одноколке, лишилась чувств. Впрочем, через несколько секунд, словно обморок ее был вызван лишь испугом, она начала приходить в себя.
— О Боже, — воскликнула она, — неужели меня все покинули и рядом нет ни единой живой души, которая бы меня пожалела?
— Сударыня, если я чем-нибудь могу быть вам полезен, то я здесь, — произнес робкий голос.
При звуках этого голоса молодая женщина выпрямилась и, просунув голову и руки между кожаными занавесками одноколки, обнаружила перед собой молодого человека,
— Это вы мне ответили, сударь? — спросила она.
— Да, сударыня.
— И вы предложили мне помочь?
— Да.
— Скажите сначала, что произошло?
— Молния ударила почти в вас, сударыня, постромки передних лошадей порвались, и они убежали, унеся с собою форейтора.
Женщина с беспокойством оглянулась вокруг.
— А… другой, управлявший задними лошадьми, где он? — спросила она.
— Вошел в карету, сударыня.
— С ним ничего не случилось?
— Ничего.
— Вы уверены в этом?
— Во всяком случае, он спрыгнул с лошади, как человек вполне здоровый и невредимый.
— Слава Господу, — проговорила женщина и перевела дух. — Но где же находились вы, сударь, что так кстати пришли мне на помощь?
— Гроза застала меня врасплох, сударыня, и только я укрылся здесь, у входа в каменоломню, как вдруг из-за поворота вылетела карета. Сначала мне показалось, что лошади понесли, но потом я увидел, что ими управляет твердая рука. Тут ударил гром, да так, что мне почудилось, будто молния попала прямо в меня, и я несколько мгновений ничего не слышал и не видел. Все, о чем я рассказал, происходило точно во сне.
— Так, значит, вы не уверены, что человек, управлявший задними лошадьми, находится в карете?
— О, нет, сударыня, я к тому времени пришел в себя и прекрасно видел, как он входил.
— Прошу вас, проверьте, там ли он сейчас.
— Каким образом?
— Послушайте. Если он там, вы услышите два голоса.
Молодой человек спрыгнул с подножки, подошел к карете и прислушался.
— Да, сударыня, он там, — возвратившись, сообщил он.
Женщина удовлетворенно кивнула, оперлась головой на руку и глубоко задумалась. На вид ей было года двадцать три — двадцать четыре, матовой смуглостью лица она выгодно отличалась от других, обычно розовощеких женщин. Голубые глаза, поднятые к небу, казалось, вопрошали его о чем-то и горели, словно две звезды; черные как смоль, ненапудренные вопреки моде того времени волосы локонами спускались на молочно-белую шею. Внезапно, словно приняв какое-то решение, она спросила:
— Сударь, где мы находимся?
— На дороге из Страсбурга в Париж, сударыня.
— А в каком месте?
— В двух лье от Пьерфита.
— Что это — Пьерфит?
— Небольшой городок.
— А что находится дальше по дороге?
— Бар-ле-Дюк.
— Это город?
— Да, сударыня.
— И много в нем жителей?
— Тысячи четыре-пять, по-моему.
— Есть ли здесь другая дорога в Бар-ле-Дюк, короче этой?