Жозеф Бальзамо. Том 2
Шрифт:
— Воистину, лучше не скажешь, — пробормотал Таверне, — бесспорно, все эти новшества привели двор в запустение.
— Не стало королевы — не стало и женщин; не стало женщин — не стало и придворных; король содержит гризетку; на троне восседает простонародье в облике девицы Жанны Дюбарри, парижской белошвейки.
— Ничего не поделаешь, так оно и есть, и…
— Послушай, барон, — перебил маршал, — сейчас самое время выйти на сцену умной женщине, которая захотела бы править Францией.
— Несомненно, —
— Умной женщине, — продолжал маршал, — которая, не имея пороков, присущих всем этим девкам, обладала бы их отвагой, рассудительностью, расчетливостью; эта женщина вознеслась бы так высоко, что о ней говорили бы еще долго после того, как монархия прекратит свое существование. Скажи, барон, твоя дочь… она умна?
— Очень умна, а главное, наделена здравым смыслом.
— Она очень хороша собой!
— Не правда ли?
— Хороша той пленительной и сладострастной красотой, которая так нравится мужчинам, и при этом так очаровательно невинна и непорочна, что даже женщины проникаются к ней уважением. Об этом сокровище надо хорошенько заботиться, мой старый друг.
— Ты убеждаешь меня с таким пылом…
— Еще бы! Я от нее без ума, и, если бы не мои семьдесят четыре года, я хоть завтра на ней женился бы. Хорошо ли она там устроена? Окружает ее по крайней мере та роскошь, которой достоин столь прекрасный цветок? Подумай об этом, барон; нынче вечером она возвращалась к себе одна, без горничной, без сопровождающих, с нею был только лакей дофина, который нес впереди фонарь: такое подобает разве что прислуге.
— Чего ты хочешь, герцог? Я беден, тебе это известно.
— Беден ты или богат, но твоей дочери нужна хоть горничная.
Таверне вздохнул.
— Я и сам знаю, что ей нужна горничная, — сказал он, — без горничной, конечно, нехорошо.
— Так зачем же дело стало? Или у тебя нет служанки?
Барон не отвечал.
— А эта хорошенькая девушка, — продолжал Ришелье, — которая сейчас мне отворила? И мила, и смышлена, право слово!
— Да, но…
— Но что, барон?
— Я никак не могу отослать ее в Трианон.
— Но почему же? По-моему, напротив, она прекрасно подходит для этой роли: вылитая субретка.
— А ты, значит, не рассмотрел ее лица, герцог?
— Я-то? Да я глаз с нее не сводил.
— Не сводил с нее глаз и не заметил никакого странного сходства?
— С кем?
— С кем? Ну, подумай сам. Идите сюда, Николь!
Николь приблизилась: как и положено горничной, она подслушивала за дверью.
Герцог взял ее за обе руки, притянул к себе и принялся разглядывать, зажав ноги девушки между колен; этот бесцеремонный взгляд вельможи и распутника ничуть не смутил и не испугал служанку.
—
— Сам знаешь на кого, а потому согласись, что невозможно рисковать милостями, оказываемыми нашему дому, из-за столь странной прихоти судьбы. До чего, в самом деле, неприятно, что эта маленькая замарашка мадемуазель Николь похожа на самую блестящую даму Франции!
— Вот как! Вот как! — взвилась Николь, высвобождаясь, чтобы с большей силой возражать г-ну де Таверне. — Выходит, эта маленькая замарашка очень похожа на блестящую даму? Надо думать, у блестящей дамы такие же круглые плечи, такие же выразительные глаза, такая же стройная ножка, такая же пухлая ручка, как у маленькой замарашки? Коли так, господин барон, — в ярости заключила она, — значит, ваши оскорбления относятся не только ко мне, но и к ней!
Николь раскраснелась от гнева и еще больше похорошела.
Герцог снова заключил ее красивые ручки в свои, снова зажал ее ноги между колен и голосом, полным обещания и ласки, произнес:
— Барон, по-моему, никто при дворе не сравнится с вашей Николь. Что же касается той блестящей дамы, на которую она и впрямь немного смахивает, то здесь уж придется нам забыть о своем самолюбии. У вас, мадемуазель Николь, белокурые волосы изумительного оттенка; линия ваших бровей и носа — воистину царственная; стоит вам лишь четверть часа посидеть перед туалетом, и ваши недостатки, раз уж господин барон считает, что они у вас есть, исчезнут. Николь, дитя мое, вам хотелось бы жить в Трианоне?
— О! — воскликнула Николь, вкладывая в этот крик всю свою душу, полную вожделения.
— Что ж, вы поедете в Трианон, милочка, поедете и сделаете там карьеру, ничуть не вредя при этом карьере других людей. Барон, мне нужно сказать вам еще два слова.
— Говорите, дорогой герцог.
— Поди, дитя мое, — сказал Ришелье, — дай нам побеседовать еще минутку.
Николь вышла, и герцог приблизился к барону.
— Я столь настойчиво советую вам послать горничную вашей дочери потому, что этим вы порадуете короля, — сказал он. — Его величество не любит нищеты, а хорошенькие мордашки ему по душе. В конце концов, я в этом толк знаю.
— Что ж, если ты думаешь, что это порадует короля, пускай Николь едет в Трианон, — с улыбкой фавна ответствовал де Таверне.
— В таком случае, если ты не возражаешь, я увезу ее с собой, благо в карете есть место.
— Но ведь она так похожа на дофину! Об этом нужно подумать, герцог.
— Я об этом подумал. Под руками Рафте всякое сходство исчезнет за полчаса. В этом я тебе ручаюсь… Итак, напиши дочери записку, объясни, какое значение ты придаешь тому, чтобы у нее была своя горничная и чтобы эта горничная звалась Николь.