Жозеф Бальзамо. Том 2
Шрифт:
Собираясь на заседание, дофина была решительно против того решения, которое должны были на нем принять или огласить, и эти чувства были ясно написаны у нее на лице, но теперь она постепенно склонялась на сторону людей своей породы и касты, и когда канцлер стал все глубже и глубже вгрызаться в парламентскую плоть, юная гордячка вознегодовала на то, что зубы у него оказались недостаточно остры; ей казалось, что уж она-то нашла бы слова, от которых это сборище взвилось бы, словно стадо быков, понукаемых стрекалами. Короче говоря, она нашла,
Людовик XV был физиономистом — этот дар присущ всем эгоистическим натурам, хотя многие ленятся его в себе развивать. Он вглядывался в лица, следя, какое впечатление производит его королевская воля, выраженная в словах, казавшихся ему достаточно красноречивыми.
По бледности дофины, по тому, как она поджала губы, он сразу понял, что творится у нее в душе.
Ища поддержки, он взглянул на лицо г-жи Дюбарри, ожидая увидеть торжествующую улыбку, но обнаружил лишь непреодолимое желание привлечь к себе взор короля, словно в этом взоре она надеялась прочесть его мысли.
Ничто так не смущает слабых и безвольных людей, как боязнь того, что некто более мудрый и решительный их опередит. Если такие люди замечают, что на них смотрят, когда какое-то решение уже принято, им кажется, что они чего-то недоделали, что попали в глупое положение, что от них требовалось нечто большее.
В таком случае они идут на крайности, заливаются краской от робости и внезапно совершают шаг, явно свидетельствующий о том, как им страшно.
Королю вовсе не требовалось прибавлять что-либо к сказанному канцлером; это шло вразрез с этикетом, да и просто было ни к чему. Но его вдруг обуял демон болтливости, и он сделал знак рукой, показывая, что собирается говорить.
Всеобщее внимание достигло предела: все затаили дух.
Члены парламента, словно хорошо обученные солдаты, дружно повернули головы к креслу короля.
Принцы, пэры, военачальники почувствовали смущение. Было вполне возможно, что теперь, когда сказано уже все необходимое, его христианнейшее величество примется переливать из пустого в порожнее. Только почтение мешало им назвать по-иному слова, которые могли вырваться из уст государя.
Г-н де Ришелье, подчеркнуто старавшийся держаться подальше от племянника, теперь словно впился в него взглядом, в котором угадывалась бездна хитрости и проницательности.
Однако взгляд его, начинавший уже переходить границы приличия, натолкнулся на ясный взор г-жи Дюбарри. Ришелье, как никто, владел драгоценным искусством перевоплощения; он сразу же перешел с иронического тона на восхищенный и выбрал прелестную графиню в качестве точки пересечения столь противоположных чувств.
Поэтому, скользнув глазами по г-же Дюбарри, он улыбнулся любезной приветственной улыбкой, однако графиня не попалась на удочку, тем более что старый маршал, вступивший в сношения с обеими враждующими сторонами — и с членами парламента, и с принцами, не мог теперь прервать
Какие горизонты открываются в одной капле воды, этом океане для наблюдателя! Сколько веков содержится в одной секунде, этой неподдающейся описанию вечности! Все, о чем мы только что рассказали, происходило, пока его величество Людовик XV готовился говорить и открывал рот.
— Канцлер изложил вам нашу волю, — с твердостью в голосе изрек король. — Извольте же ее исполнять, нам так угодно, и мы от своего не отступимся!
Последние слова Людовика XV прогремели, как пушечный залп.
Слушатели были потрясены.
По рядам членов парламента прошла дрожь ужаса, которая мгновенно, словно электрическая искра, бегущая по проводу, передалась толпе. Ее воздействия не избегли даже сторонники короля. Лица и сердца присутствующих прониклись изумлением и восторгом.
Дофина метнула на короля благодарный взгляд, в котором сверкало невольное восхищение.
Г-жа Дюбарри возбужденно вскочила и захлопала в ладоши, не заботясь о том, что при выходе ее, пожалуй, осыплют бранью, а назавтра о ней будут сложены сотни куплетов, один гнуснее другого.
В этот миг Людовик XV мог праздновать победу.
Члены парламента так же единодушно, как и раньше, склонили головы.
Король поднялся с расшитых лилиями подушек.
Тотчас же капитан королевской гвардии и все дворяне тоже встали.
Снаружи послышался бой барабана и звуки труб. Невнятный гул народа сменился оглушительным ревом, который вскоре затих вдали, там, куда оттеснили толпу солдаты и стрелки.
Король гордо прошествовал через залу, видя вокруг лишь покорно склоненные головы.
Г-н д'Эгийон все так же шел впереди его величества, ничем не выдавая своего торжества.
Дойдя до выхода из залы, канцлер увидел толпы народа и, испугавшись доносившихся издали криков, приказал стрелкам:
— Окружите меня.
Г-н Ришелье отвесил герцогу д'Эгийону глубокий поклон и сказал:
— Сейчас все эти головы склонились, герцог, но придет день, когда они поднимутся чертовски высоко. Берегитесь!
Г-жа Дюбарри, которая в этот миг проходила мимо вместе с братом, маршалом де Мирпуа и дамами, услышала замечание старика герцога и беззлобно отозвалась:
— Бояться нам нечего, маршал. Разве вы не слышали слов его величества? Король сказал, если не ошибаюсь, что от своего не отступится.
— Слова и в самом деле веские, — ответил с улыбкой герцог, — но к нашему счастью эти бедняги из парламента не заметили, что король произнес их, глядя на вас.
После этого дифирамба герцог отвесил один из тех непередаваемых поклонов, которые нынче не умеют делать даже в театре.
Г-жа Дюбарри была женщиной и ничего не смыслила в политике. Слова герцога она приняла за комплимент, тогда как г-н д'Эгийон почувствовал в них и колкость, и угрозу.