Жребий Кузьмы Минина
Шрифт:
Не удостаивая Минина взглядом, Палицын ответствовал с печалью:
— Не Заруцкого бы вам страшиться, его казаки малая угроза нам. С ними яз вам лад обещаю. Иная напасть сильнее. Православие — в беде. — Келарь возвёл очи горе.
— Верою мы не поступимся, — наконец молвил своё слово Пожарский. — А что до поруганных храмов в Москве, Старице да иных местах, про то доподлинно ведаем.
— Ведаете?! — оставила сдержанность Палицына. — Ничего вы не ведаете!
Дмитрий Михайлович без обиняков сказал келарю:
— Твои уговоры без пользы нам, отче. Прости.
— Вот како! — вконец осерчал Палицын. — Свары
— Не виновата нас, отче, нет на нас вины, о которой ты молвишь, — сказал Минин.
Но разобиженный келарь не внял разумному слову, а ещё больше оскорбился и ударил посохом в пол:
— Тще!.. Просити бы вам милости и щедрот у десницы Господа, да подаст вам разум благ...
С версту, а то и поболе отшагал Авраамий по мокрой обочине, покуда не унял в себе лютого гнева. Всё про всё рассудив, согласился про себя келарь со здравым упорством ополченских руководов. Но занозой колола сердце неприязнь к ним: невелики кулики, а задираться горазды. Захудалый князёк да посадский староста — пригожая чета. То-то навоюют?
Усмехнувшись, утешил себя Авраамий древлим поучением:
«Всякому созданию Божию не лих буди».
А спустя четверть часа, поддержанный под руки служками, он влез в колымагу и там, закрыв глаза, стал в уме слагать вирши о славной обороне Троицы.
Вирши, по правде говоря, у него выходили не ахти какие складные.
2
После пешего ристания, намахавшись бердышами да саблями до седьмого поту, стрелецкие десятки разбрелись на отдых под сень берёз в холодок. Загородное поле, где устраивались ратные учения, опустело.
Пятеро смоленских стрельцов во главе с Гришкой Шалдой отошли в тихую рощицу подале. На тенистой земляничной полянке их ждали двое молодцов в распахнутых зипунах из крашеного понитка. Молодцы были приведены сюда Сёмкой Хваловым, который, исполнив своё дело, поспешил скрыться. Молча кивнув друг другу, стрельцы и пришлые молодцы опустились на траву, завели тайный разговор.
Тут внезапь и наехал на них немолодой подбористый всадник во всей воинской сряде с посеребрённым шишаком в руке. Шлем был старинный, с еловцем, — такой убор носили служилые люди не простого роду. Держал себя всадник мирно, как на досужной прогулке. Заподозрить его ни в чём было нельзя, в улыбчивых ясных глазах не таилось угрозы, но стрельцы повскакали с травы, а их собеседники мигом нырнули в кусты.
— Пошто хоронитесь? — с непритворным добродушием засмеялся всадник.
— Да вот, — вытащил из-за пазухи игральные карты нерастерявшийся Шалда, — помышляли время скоротать. — Увидев, что за незнакомцем нет никакой свиты, он нахмурился и потянулся за прислонённым к берёзовому стволу бердышом. — А тебе, господине, что до нас? Гли, нечаянно зашибить можем...
Шалду больно ткнул кулаком в спину один из приятелей, а двое других, приветно заулыбавшись, шагнули к всаднику:
— Здрав буди, князь Иван Андреич! Не надобно
Шалда вытаращил глаза: что ещё за князь тут объявился? Но всадник был незнаком только тем смолянам, кто, как и Шалда, были в осаде. Прочие служилые люди из Смоленска его отменно знали. И оказался он в рощице у стрелецкого ристалища отнюдь не случайно...
Со смолянами в Ярославле сызначала творилось неладное. Словно скрытная бесовская сила подталкивала их на злочиния. И за Биркина они вопреки земскому совету вступались, и недовольство в станах пытались заварить, да оными дни один из них, Юшка Потёмкин, втае перебежал к воровским казакам, что стояли у ярославских рубежей в Антоновом монастыре, и выдал им замысел посланного против воров с ратью князя Черкасского.
Как и в Нижнем, не переставал полагаться на смолян Пожарский, и в том не было его просчёта, ибо многие с доблестью сражались в ертаульном полку Лопаты, выбивая ворога из Пошехонья и Углича, готовя ополчению торную дорогу к Москве, но часть смоленских стрельцов, которая безвыездно оставалась в Ярославле, выказывала необъяснимое своеволие. Конные дозоры многажды укрощали баламутов, затевавших свары. К тому же смоляне были уличены в бражничестве, хотя знали о запрете Пожарского притрагиваться к винным кружкам. Ослушники избежали наказания лишь оттого, что охулку класть на смолян никто в ополчении не пожелал. Вывернулись благодаря осадной славе Смоленска. Им благоволили так же, как искони благоволят всюду погорельцам и сиротам, спуская мелкие грехи и сонливое нерадение. Мог бы усовестить норовистых стрельцов почитаемый ими Кондратий Недовесков, но он был в отъезде: после возвращения из Вологды услал его земский совет за денежным пособием и ратной помощью в Соль Вычегодскую к Строгановым.
Появление в ополченском лагере князя Ивана Андреевича Хованского оказалось весьма ко времени. Иван Андреевич со смолянами не один куль соли съел и не одну сотню вёрст одолел в боевых походах.
А было так. Ещё задолго до Жигимонтовой осады многие служилые люди Смоленска покинули родные крепостные стены, поспешив на зов Михайлы Васильевича Скопина-Шуйского, обрастая по дороге ратниками из ближних городов: дорогобужанами, брянчанами, серпянами, вязьмичами да иными. Шли к северу, к новгородским пределам, откуда навстречу двигался Скопин.
Не единожды доводилось схватываться с тушинскими ватагами да разбойной шляхтой. Крепость Белую выручали с бою. Там, окружённый воровскими казаками, и держал оборону князь Хованский. Уже не ждал он подмоги, уже не надеялся на выручку и приготовился с малыми силами костьми лечь. Да услышал Бог скорбную молитву его ангела-хранителя. Вызволили князя смоляне, и он тут же примкнул к ним. С той поры до самого клушинского позора, когда распалось русское войско, был неразлучен с ними. Под их знамёнами встречался в Торжке со Скопиным, бился в крутой сече под Тверью, ратоборствовал у Колязина монастыря, вступал в отстоявшую себя от Сапеги и Лисовского Троицу. Крепче мирской дружбы воинское побратимство, и полюбившие Хованского за мужество и честность служилые смоляне были преданы ему не меньше, чем он им. Дым одних сражений разъедал их глаза, одно чёрное воронье и одни быстрокрылые кречеты пролетали над ними. Смешивалась и, смешиваясь, спекалась кровь на ранах, когда под стрелами и ядрами на бранном поле доводилось биться плечом к плечу.