Жребий Кузьмы Минина
Шрифт:
Минин с Подеевым тронулись из Москвы вслед за обозом, с которым сотня стрельцов под началом повышенного в чине Орютина сопровождала в нижегородскую ссылку Будилу, Стравинского да иных пленных поляков.
По раскатанной обозом дороге ехать саням было легко, лошадка бежала резво, без понуканий. Вызывая Кузьму на разговор, мудрый Подеев выпростал сухое личико из тяжёлого ворота тулупа и начал с присказки:
— Бают, правда кривду переспорила и пошла на небеси к самому Христу, а на земле одна кривда осталася...
Но Кузьма словно не слышал. Глядел перед собой невидяще, отрешённо.
— Аль занемог, Минич?
— Нет.
— Прочь с дороги! —
Ерофей схватил вожжи, подал лошадь вбок и остановил её. Кузьма, приподнявшись в санях, бросил взгляд на встречного. То был румяноликий толстяк, истуканом торчащий в седле на крупном саврасом коне. Кузьме пришлось напрячь память, чтобы вспомнить, где он встречал приметного молодца, но тот узнал его первым:
— Никак ты, выборный?.. Чего из Престольной подался? Небось рановато ещё — царя избирать надо.
Толстяк говорил подбоченясь и не скрывая превосходства. Спесь так и пёрла из него.
— Езжал бы ты мимо, человеке, — посоветовал ему Минин и объявил, не отрывая пристального взгляда от наглого жирного лица: — Милостыню мы не подаём.
— Круто солишь, выборный, как бы не просчитаться тебе, — усмехнулся толстяк и поднял руку.
Тут же за его спиной появилось четверо юных щекастых вершников в куячных шапках и с чеканами. Все они были схожи с толстяком.
— Ишь ты! — одобрил их молодецкую стать Минин. — Где до сей поры укрывалися от ратной службы таки удальцы?
Толстяка встревожили последние слова Минина, он боязливо огляделся, словно хотел увериться, не слышал ли их кто-нибудь.
— Полно, выборный, не забижай Сёмку Хоненова. И моих племянничков тож. Сам видишь, мы люди безобидные, нам немного надоть, чтоб не пропасть.
Хоненов рукоятью плётки ударил коня по крупу и тронулся дальше по дороге. За ним трусцою последовали племянники.
Подеев с ухмылкою кивнул на них:
— Выпестовалися бесы. По чины подалися. — И тут же осенил себя крестным знамением: — Господи, избави от лукавого.
Некоторое время ехали молча.
— Верно, Минич, что покидать Москву, нечисто в ей, — одобрил Кузьму Ерофей.
— Не дай бог, учнётся смута наново, — вздохнул Кузьма. — Великою уж кровью омылися.
— А я про что толкую? — возбудился Подеев, не заметив, что лошадь встала. — Отколь у нас смута? Да оттоль, что обычаев не блюдём, обихода не бережём, святынь не чтим, своей искони не помним! Всё дозволено, ничему запрета нет! Всяк из себя выламывается, всяку своя дурь обычая дороже... Вот про что я!
Минин вдруг печально засмеялся:
— На мне велики долги повисли. Ярославски купцы-то за них в яму, поди, кинут, живьём сгноят.
Ерофею поневоле пришлось убавить свой пыл, и он постарался успокоить Кузьму:
— Пустое. Чай, нелюди, что ль?..
Они были ещё невдалеке от Москвы, на росстанях. Сбоку от дороги стоял покосившийся и потемневший от непогод крест. Путники выбрались из саней и, подойдя к кресту, сняли шапки. Молча прощались с Москвою, со всем, что там оставили и что утратили навек. Не прошло и года с начала их отлучки из дома, но будто море переплыто, горы преодолёны, пустыни пройдены.
Так достаётся искупление, так добывается истина, так укрепляется любовь к отечеству.
Студёный ветер размётывал по белым равнинам горсти сухого колючего снега. И терялась нескончаемая дорога в серебряных далях.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Лета 7121 [96]
96
1613 год.
Михаил же был смирен, мягок, милостив и ближним боярам поваден. Высоко ценил он советы своего опекуна и наставника Фёдора Ивановича Шереметева. Не без подсказки многоискусивого родича пожаловал царь боярством князя Пожарского, а Минин был снова призван в Москву и получил такой же великий чин думного дворянина, который некогда заслужил незабвенный Прокофий Ляпунов.
Долго ещё не знало Московское государство покоя. Много вреда причиняли ему лихие разбойные казаки. На волжском низу буйствовал назвавший себя царевичем Дмитрием атаман Иван Заруцкий. Не сразу удалось схватить его вместе с Мариной Мнишек, её малолетним сыном и зловещим монахом Мело. Заруцкого казнили, посадив на кол, младенца повесили. А сама незадачливая царица — еретичка, воруха, латынской веры девка, луторка, калвинка и чародейка, что, как многим было доподлинно известно, могла обратиться в сороку и улететь куда вздумается, — перенесла немало жестоких лишений и пыток. Её держали в крепостной башне в Коломне. Осенней зяблой ночью босая и в рубище она была выведена из темницы. Неясный свет чадных факелов трепетал перед глазами. К ней подтолкнули престарелого узника, она вгляделась и узнала отца Мело. Монах ободрил её тихой молитвой. Их отвели к реке и утопили. Жестокий век не щадил ни детей, ни женщин, ни стариков.
Русские не раз сходились с поляками на переговоры. Но все встречи кончались взаимными попрёками и раздорами. К согласию противники не могли прийти. На длительное время растянулась вражда. И уже сам, без отца, однако с помощью неуёмных Гонсевского и Ходкевича, домогался Владислав московского престола. Польское войско снова дошло до Москвы и снова было побито. Новые пожары, новый разор, новые жертвы пустошили русскую землю — то была страшная цена неутолённого властолюбия.
После долголетнего пребывания в польском пленении воротился в Москву суровый Филарет. Государство обрело в нём твёрдую руку. Кое-кому его возвращение не доставило никакой радости. Опасаясь патриаршего гнева, спешно удалился на Соловки келарь Авраамий Палицын, где и окончил свои дни. Помалу оттеснялся от важных дел кичливый Трубецкой и в конце концов был отправлен на кручинное воеводство в далёкий сибирской Тобольск.
А что же происходило с нашими главными героями? Кузьме Минину был отпущен недолгий срок. После победы в Москве он не прожил и четырёх лет, успев совершить немало добрых дел и поселив на нетяглых дворах в пожалованном ему царём вотчинном селе Богородском вдов погибших его соратников: Федосью — жену Семёна Иванова и Офросинью — жену Степана Водолеева. Вместе с князем Ромодановским Минин был послан в Казань по государеву делу: вызнать, чем недовольны взбунтовавшиеся на Волге черемисы и татары. Возвращаясь из Казани, Кузьма занемог и попросил перенести его из каптана в сани. Так и умер в санях, глядя в бездонные небеса, посреди заснеженных полей, посреди родимой отеческой земли. Его похоронили в Нижнем Новгороде.