Жребий принцессы
Шрифт:
— Ты понимаешь, что будет означать твоя смерть? Ведь жрецов в Асаниане убивают. А если они узнают, кто ты такой…
— Вот именно, — тихо сказал Сареван. — Ты забыла о том, насколько это важно. Я решусь на это. Ее голос едва заметно дрогнул. — Почему? Он коснулся ее руки.
— Дорогая госпожа, это вовсе не прихоть. Я должен идти. Я видел сон, и этот сон обязывает меня. Ее глаза расширились, она побледнела. — Да, — очень спокойно произнес он. — Это начинается. — И ты подчиняешься?
— Я служу своему богу. В том, что он дает мне именно такого спутника, есть его воля и его выбор, а причины этого он откроет мне, когда сочтет нужным.
Голова
— Ты безумен, как потомок целого рода безумцев. Да поможет тебе Аварьян, а я сделаю все, что в моих силах. — Она поднялась и сотворила благословение. — Это будет лучшим из того, что сейчас начинается. Отдохните хорошенько, дети мои.
Глава 2
Хирел сжал пальцы в кулаки и сунул их под мышки. — Не хочу!
Они уговорили его переодеться в грубую одежду простолюдина и дали шапку, которая пришлась ему впору, а затем начали убеждать его, чтобы он выдал себя за низкорожденного. Словно это его долг. Но когда самый маленький и невзрачный послушник подошел к нему с коротким острым ножом, Хирел бурно запротестовал:
— Не хочу, чтобы мои руки стали похожими на руки раба. Не хочу!
Терпение Орозии истощилось, но голос ее оставался спокойным.
— Ваше высочество, это необходимо. Неужели вы хотите разоблачить себя из-за глупого тщеславия? Руки простолюдина не могут быть красивыми и ухоженными — это запрещено.
Хирел привалился к стене. Он не желал слышать никаких доводов. Шапка сдавила ему лоб, одежда из грубого домотканого холста царапала кожу. Длинные ногти, на которых еще оставались следы позолоты, до крови вонзились в ладони. Они были последним, что еще напоминало о его королевском происхождении.
Крепкие руки схватили его за плечи, приподняли и опять усадили, заботливо, но непреклонно. — Смотри, — скомандовал Сареван.
Он изо всех сил ударил по зеркалу. Оно серебристо зазвенело, но на нем не появилось ни малейшей трещинки. В нем отражался дрожащий от злости крестьянский мальчик.
— Смотри, — повторил варвар за его спиной и с силой повернул голову Хирела к зеркалу, когда тот отказался слушаться.
Хирелу ничего не оставалось, как посмотреть. Простолюдин. Неряшливо одетый, наголо обритый, бедный и безродный. Однако даже в таком виде он оставался элегантным: прекрасная форма головы, бледная, как слоновая кость, отливающая королевским золотом кожа, тонкие черты лица, золотистые брови, большие глаза, тоже сияющие золотом, изящная линия ноздрей, побелевших от гнева. Крестьянин, который выглядит как прирожденный император.
— Да разве кто-нибудь поверит в подобную ложь? — В нее поверит любой, кто увидит тебя в этой одежде, — ответил Сареван. — Если, конечно, твои руки подтвердят это. — Но как же лицо?
— Лицо — это дар божий. А руки можно сделать красивыми, потому-то закон и вводит такие ограничения. — Сареван с легкостью поднял одну руку Хирела, невзирая на его сопротивление, и подозвал: — Кери.
Женское имя и вялое бесполое лицо. Значит, другой послушник с нежным ртом — мальчик; он ждал, чтобы броситься на помощь товарищу, если возникнет надобность. Хирел протянул свои напряженные руки.
— Ну, тогда сделай это, черт возьми. Пусть я весь буду отвратительным.
Их глаза засмеялись. Хирел, красивый, обритый и оборванный, все еще оставался прелестным созданием, предназначенным для забав в спальне дамы. Он плюнул на свое отражение,
— Ты должен благодарить судьбу, — сказал Сареван с холодным удовольствием. — Дважды, чтобы быть точным. Голос Хирела дрогнул от горькой насмешки. — Как! Разве не тебе я должен быть обязан? — Нам не нужно лишнего. — Жрец прислонился к стене и скрестил руки. — Думай обо всем этом как об игре, как о великолепной авантюре, о которой сложат песню. — Конечно. Сатиру на противостояние принцев. Сареван лишь рассмеялся и сверкнул глазами в сторону жрицы, которая покраснела как девчонка. Несмотря на это, когда она заговорила, вид у нее был строгий, почти суровый.
— Будь с ним помягче, Сареван. Он не так слаб, как кажется, но и не настолько силен, как воображает, ведь воспитывали его не так, как тебя. — Да уж надеюсь, — огрызнулся Хирел. Они не слушали его. Они вообще редко к нему прислушивались. Глаза жрицы говорили о множестве вещей, а жрец отвечал ей таким же упорным взглядом. Она умоляла. Он отказывался. Он посмотрел на Хирела без излишней холодности, но как-то непримиримо и наконец сказал по-асаниански, чего мог бы и не делать:
— Это избалованный ребенок, которому нравится корчить из себя мужчину. Он надменный, невыносимый и ужасно испорченный. Почему я должен угождать ему?
— Надменный, — повторила жрица. — Невыносимый. Ужасно испорченный. А ты, надо полагать, само совершенство, Сареван Ис'келион?
— Юлану он понравился, — сказал Сареван. — Я обещаю проявить мягкость, на какую только способен. Это тебя удовлетворит? Она глубоко вздохнула.
— По-моему, ты сумасшедший. Но я знаю, что никому другому он не сможет так безоговорочно доверять. Прокляни свою честь и сострадание, в котором ты не желаешь сознаваться. И еще об одном хочу предупредить тебя: я послала весть твоему отцу.
В этих словах чувствовалась угроза, но Сареван лишь улыбнулся.
— Отец знает, — сказал он. — Я и сам отправил ему послание. Мне известен сыновний долг, сударыня. — И он позволил тебе уехать? Сареван расплылся в улыбке.
— Он не приложил больших усилий, чтобы остановить меня. Жрица подняла голову и сдвинула брови. — Сареван…
Его сверкающие глаза в напряженном молчании встретились с ее взглядом. Спустя несколько мгновений Орозия склонила голову и глубоко вздохнула.
— Ну что ж, хорошо. Но тебе придется заплатить за это. Моли Аварьяна, чтобы цена не оказалась чересчур высокой. — Я заплачу столько, сколько нужно, — сказал Сареван. Она не подняла глаз, словно не могла сделать этого. — Тогда иди, — сказала она так тихо, что Хирел с трудом расслышал ее слова. — И да хранит тебя бог.
Дорога в Асаниан показалась слишком длинной для утомленных ног Хирела. Сенелей у них не было, да их и негде было взять, а Юлан не привык ходить на поводке. Он убегал и прибегал, когда хотел, охотился для них, когда у него было настроение, утром или днем тратил по часу на умывание. Лишь изредка он позволял измученному принцу сесть к себе на спину.
Но Хирел и не требовал этого. «Ужасно испорченный», сказал о нем Сареван. Эти слова мучили его, как старая рана. Они были даже хуже, чем болячки, которые быстро и хорошо заживали, оставляя после себя шрамы, на которые Хирел не обращал внимания. «Ужасно испорченный». Его братья часто повторяли то же самое. Но тогда это его так не обижало, может быть, потому, что он понимал: зависть измучила и иссушила их сердца, а жажда измены убивала их.