Жребий Салема
Шрифт:
Мало того, на следующее утро на фотографиях не осталось и следа от молодого человека – на них сохранился один лишь церковный двор.
– И вы в это верите? – поинтересовался Мэтт.
– О да! И уверен, что не я один. Обычные люди вовсе не так настороженно относятся ко всему сверхъестественному, как любят преподносить беллетристы. И многие писатели, избравшие для творчества именно этот жанр, воспринимают все связанное с духами, демонами и вообще потусторонним гораздо критичнее простых обывателей. Говард Лавкрафт был атеистом, Эдгара Аллана По можно отнести к трансценденталистам, а Натаниел Готорн своей религиозностью ничем не отличался от остальных.
– Вы удивительно
Священник пожал плечами.
– Мальчишкой я интересовался мистикой и всем потусторонним, – объяснил он, – а когда вырос и стал священником, этот интерес не только не угас, но даже усилился. – Он глубоко вздохнул. – Однако в последнее время я все чаще стал задаваться неприятными вопросами о природе зла в мире. – Он криво усмехнулся и добавил: – И лучше мне от этого не стало.
– Тогда… может, вы согласитесь выяснить для меня пару вещей? И не откажетесь иметь при себе святую воду и гостию?
– Своей просьбой вы продемонстрировали распространенное теологическое заблуждение, – с серьезным видом заявил Каллахэн.
– Почему? – удивился Мэтт.
– Я не откажусь с собой что-то брать – во всяком случае, на данном этапе, – начал объяснять Каллахэн. – Будь на моем месте молодой священник, он бы наверняка, ничтоже сумняшеся, почти сразу согласился. – Он горько улыбнулся. – Они воспринимают атрибутику Церкви как некие символы, а вовсе не практические инструменты. Вроде шапки шамана или исцеляющего жезла. Молодой священник может посчитать вас душевнобольным, но если от окропления святой водой вам станет спокойнее – и замечательно, и слава Богу! Я так не могу! Если я отправлюсь по вашему поручению в модном твидовом пиджаке с экземпляром «Чувственного экзорциста» оккультистки Сибил Лик под мышкой, то это будет нашим частным с вами делом. Но если я отправляюсь с гостией… то я уже действую как посланец католической церкви, готовый исполнить самый важный в своей жизни духовный обряд. Я уже выступаю в качестве представителя Христа на земле. – Каллахэн не сводил с учителя серьезного и торжественного взгляда. – Наверное, я не самый достойный священник – я это признаю. Меня потрепала жизнь, в чем-то я стал даже циничен и совсем недавно пережил кризис… чего? веры? личности?.. но я продолжаю свято верить в благоговейную, мистическую и всесокрушающую силу Церкви, которая стоит за мной. Вот почему я не могу отнестись к вашей просьбе с легкостью. Церковь не просто средоточие идей, как считают молодые священники. И не отряд духовных бойскаутов. Церковь – это Сила с большой буквы… и прибегать к ней надо с величайшей осторожностью. – Он нахмурился и устремил на Мэтта суровый взгляд. – Вы понимаете это? Очень важно, чтобы вы это понимали.
– Я понимаю.
– Дело в том, что в нынешнем веке трактовка католической церковью концепции зла претерпела радикальное переосмысление. И знаете почему?
– Полагаю, из-за Фрейда.
– Очень хорошо! Католическая церковь вступила в двадцатый век с новой концепцией зла – зла с маленькой буквы. Дьявол уже не представляется рогатым чудищем с хвостом и копытами или змеем, ползущим по саду, хотя это удивительно точный психологический образ. Дьяволом, по евангелию от Фрейда, является бездонная пучина нашего подсознания.
– Да, это совершенно иное представление о зле, несопоставимое по масштабам с хвостатыми чертями или демонами с настолько тонкой внутренней организацией, что один вид священника обращает их в бегство, – заметил Мэтт.
– Верно, масштабы иные. И зло обезличивается, становится не только безжалостным, но и неприкасаемым. Изгнание фрейдистского зла так же невозможно,
– Где нет никаких ведьм, инкубов и вампиров, – подхватил Мэтт, – но зато есть избиение детей, инцест и насилие над природой.
– Именно так.
– И вам все это не нравится, верно? – медленно спросил Мэтт.
– Верно, – тихо подтвердил Каллахэн. – И мне стыдно. Тем самым Католическая церковь как бы признает, что Бог не умер, но слегка не в себе. Надеюсь, я ответил на ваш вопрос. Так что вы хотите, чтобы я сделал?
Мэтт объяснил.
Поразмышляв над услышанным, Каллахэн поинтересовался:
– Вы понимаете, что это идет вразрез со всем, о чем я только что говорил?
– Как раз наоборот! Это настоящий момент истины, и вам предоставляется уникальная возможность испытать свою церковь на деле!
Каллахэн глубоко вздохнул.
– Очень хорошо! Я согласен. Но с одним условием.
– Каким?
– Что все, кто собирается участвовать в нашей маленькой экспедиции, сначала наведаются в магазин Стрейкера. И пусть мистер Миерс от нашего имени откровенно изложит ему все наши соображения. А мы посмотрим на его реакцию. Предоставим ему возможность поднять нас на смех.
Мэтт нахмурился.
– Но этим мы себя выдадим и предупредим об опасности.
Каллахэн покачал головой:
– Это не важно, если мы трое – мистер Миерс, доктор Коуди и я – решим довести дело до конца, что бы ни случилось.
– Ладно, – сдался Мэтт. – Я согласен, если Бен и Джимми Коуди тоже не будут против.
– Вот и хорошо, – вздохнул Каллахэн. – Вы не обидитесь, если я не стану скрывать своей надежды, что все это плод вашего воображения? И что Стрейкер поднимет нас на смех, причем заслуженно?
– Ни в коей мере.
– Дай-то Бог! Вы даже не представляете, на что я только что согласился. И это меня пугает.
– Мне тоже страшно, – тихо признался Мэтт.
Возвращаясь обратно в церковь, Каллахэн не только не ощущал никакого страха, но был в приподнятом настроении и чувствовал себя обновленным. Впервые за многие годы он был трезв и не испытывал ни малейшего желания выпить.
Оказавшись дома, он подошел к телефону и набрал номер пансиона Евы Миллер.
– Алло? Миссис Миллер? Могу я поговорить с мистером Миерсом?.. Его нет? Понятно… Нет, ничего передавать не нужно. Я перезвоню завтра.
Он повесил трубку и подошел к окну.
Наверное, Миерс коротает время в каком-нибудь придорожном баре с кружкой пива… А вдруг то, о чем говорил старый учитель, все-таки правда? Если да… если да…
Не в силах оставаться дома, священник вышел на заднее крыльцо, набрал полные легкие колючего октябрьского воздуха и вгляделся в темноту. Может, дело не только во Фрейде. Не исключено, что свою роль – и немалую! – сыграло изобретение электрического света, разогнавшего тени в человеческих умах, причем гораздо эффективнее (и опрятнее), чем вампира убивает кол, всаженный в сердце.