Жребий

Манро Элис

Когда подвернулась эта работа в школе, ей все советовали не отказываться. Очень удачно. Выйдешь в большой мир. Увидишь реальную жизнь.

Джулиет привыкла к таким советам, хотя ее и раздражало, что они исходят от мужчин, чей вид и речи отнюдь не говорили о том, что они сами так уж охотно сталкивались с реальным миром. В городке, где она выросла, ее способности относили к той же категории, что хромоту или лишний палец, и люди тотчас указывали ей на предсказуемые сопутствующие недостатки — то, что она была не в ладах со швейной машинкой, или не могла аккуратно

завязать сверток, или не замечала, что у нее торчит комбинация. Что с ней станет — вот что было непонятно.

Эта мысль приходила в голову даже ее родителям, которые ею гордились. Матери хотелось, чтобы дочка имела успех, и ради этого она заставляла ее учиться играть на пианино и кататься на коньках. Джулиет занималась и тем и другим, но без большой охоты и без особого блеска. Отец просто хотел, чтоб она нашла свое место. Надо найти свое место, повторял он, иначе люди превратят твою жизнь в ад. (Это слегка противоречило тому, что ни он, ни в особенности мать Джулиет, в общем, не нашли своего места, а при этом не были так уж несчастны. Но возможно, отец опасался, что Джулиет повезет меньше.)

Я нашла, сказала Джулиет, когда поступила в колледж. Мое место на отделении классической филологии. У меня все очень хорошо.

Но тут преподаватели стали говорить ей то же самое, хотя как будто ценили ее и радовались ее успехам. За их бодростью ощущалась озабоченность. Выйди в мир, говорили они. Словно там, где она была до сих пор, было неизвестно что.

Тем не менее в поезде она была счастлива.

Тайга,думала она. Она не знала, правильно ли так называть то, что она видела за окном. Может быть, в глубине души она казалась себе молодой героиней русского романа, которая мчится в незнакомый, страшный и восхитительный край, где по ночам воют волки и где она встретит свою судьбу. Ее мало беспокоило, что эта судьба — в русском романе — скорей всего, окажется тоскливой или трагической, или и той и другой разом.

Да и в любом случае дело было не в личной судьбе. Что ее притягивало — точнее, зачаровывало, — было как раз безразличие, однообразие, небрежность и презрение к гармонии, которым встречала ее иссеченная поверхность Докембрийского щита.

Краем глаза она заметила тень. Затем ногу в брючине, приближающуюся.

— Это место занято?

Конечно, оно не было занято. Что она могла сказать?

Кожаные мокасины с кисточками, желтые брюки, желто-коричневая клетчатая куртка с тоненькими бордовыми полосками, синяя рубашка, бордовый галстук с голубыми и золотыми крапинками. Все новенькое, с иголочки, и все — кроме мокасин — слишком большое, как будто тело внутри сжалось после покупки.

Ему было, пожалуй, за пятьдесят. Пряди золотисто-русых волос словно прилипли к черепу — неужели крашеные, нет, не может быть: кто станет красить волосы, которых так мало? Брови казались темнее, рыжее, пушистее и стояли горкой. Кожа лица была какая-то бугристая и морщилась, как поверхность скисшего молока.

Был ли он уродлив? Конечно. Он был уродлив, но на ее тогдашний взгляд

очень многие мужчины в этом возрасте были уродливы. Позже она бы уже не сказала, что он был как-то особенно уродлив.

Его брови поползли вверх, светлые водянистые глаза расширились, словно приглашая к совместному веселью. Он устроился напротив нее. И сказал:

— Ничего особенно интересного не видать.

— Да, — она опустила глаза в книгу.

— Ага, — сказал он, как будто все складывалось очень удачно. — И далеко вы едете?

— В Ванкувер.

— Я тоже. Через всю страну. Хоть посмотреть ее, пока едешь, правда?

— Ммм…

Но он не унимался.

— Вы тоже сели в Торонто?

— Я оттуда родом. Из Торонто. Прожил там всю жизнь. Вы тоже из Торонто?

— Нет, — сказала Джулиет, снова уставясь в книгу и стараясь продлить паузу. Но что-то — воспитание ли, смущение ли, бог знает что, может быть, жалость — оказалось сильнее ее, и она сказала, как называется ее городок, и разместила его в пространстве, сообщив, на каком расстоянии он находится от городов побольше и как расположен относительно озера Гурон и залива Джорджия.

— У меня кузина в Коллингвуде. Там у вас очень хорошо. Несколько раз гостил у нее и ее семейства. А вы одна едете? Как я?

Он непрестанно похлопывал одной рукой по другой.

— Да.

"Ну все, — думает она, — хватит".

— Я впервые так далеко еду. Такое путешествие, да еще одному.

Джулиет промолчала.

— Я просто увидел, как вы сидите одна и читаете, и подумал: может, она тоже одна и ехать далеко, так что, может, мы как-то закорешимся?

При слове «закорешимся» в Джулиет поднялась ледяная буря. Она поняла, что он к ней не клеится. У нее иногда бывало — и сильно ее расстраивало, — что довольно неловкие, одинокие и непривлекательные мужчины смело подходили к ней, уверенные, что у нее дела обстоят так же, как у них. Но это было не то. Ему нужен был друг, а не подруга. Ему нужен был "кореш".

Джулиет понимала, что со стороны она многим кажется странной и одинокой, — и отчасти это было правдой. Но вместе с тем на протяжении почти всей своей жизни она не раз испытывала чувство, что люди хотят оттянуть на себя ее внимание, ее время и ее душу. И обычно она им это позволяла.

Будь всегда рядом, будь приветлива (особенно если ты не из тех, кто "нравится") — этому научаешься, живя в маленьком городке и особенно в девичьем общежитии. Будь расположена к любому, кто выжмет из тебя все соки, даже если понятия не имеет, что ты из себя представляешь.

Она посмотрела на мужчину напротив и не улыбнулась. Он заметил ее решимость, и в лице его дернулась тревога.

— Книжка у вас хорошая? О чем она?

Она не собиралась объяснять ему, что книжка о Древней Греции и о пристрастии, которое древние греки питали к иррациональному. Ей не надо было преподавать древнегреческий, но предстоял курс под названием "История древнегреческой мысли", и она решила перечитать Додда, чтобы понять, что оттуда можно взять. Она сказала: