Жуки на булавках
Шрифт:
– Принесешь два доллара, получишь чемодан.
– Может быть, ты уверен, что я съел у тебя не костлявую курицу, а фаршированную корову, что ты требуешь целых два доллара, кривая свинья?
Теперь я был сыт и тоже сделался разговорчивым.
Эти одноглазые люди очень решительны. Я поднялся с земли, потер ушибленную коленку и пошел дальше. Не все ли равно, в каком месте заочно выругать человека, дерущего два доллара за курицу, которая вместе со своими родителями не стоит поломанной серебряной монеты?..
– Разве
– Поешь?
– Пою.
– И долго будешь?
– У Боба есть деньги, и он может петь, сколько ему угодно.
А когда негр пьян и поет, это значит, что, когда пенье кончится, он сейчас же уснет. Я хорошо знал эту привычку и ткнул Боба ногой в бок. От этого у него сразу делалась бессонница, даже днем.
– Ты что?
– У тебя есть деньги, Боб?
– Есть. Отдай мне твой долг, и у меня будет больше.
Мистер не знал меня молодым. Но когда мне было двадцать четыре года, я не говорил о своих долгах и не любил слушать, когда мне об этом напоминают.
Я рассказал Бобу свою историю с чемоданом, который теперь лежит у Перкинса.
– Если бы у Перкинса было вместо одного четыре глаза, как у двух носорогов, он не был бы умнее, – заявил Боб, выслушав мою историю, – и Боб докажет ему это.
Я увидел, что в его черной пьяной голове зашевелились неожиданные мысли. Когда белый человек начинает отрезвляться, ему не хочется работать; негр даже в пьяном состоянии придумывает новые дела.
– Ты посиди здесь, а я пойду поговорю с Перкинсом.
– У Перкинса странная манера помогать скорее выходить из его лавчонки, – предупредил я Боба, разглядывая остатки портера в бутылке, выпавшей из его рук, как младенец из люльки.
– Не бойся. Не всем родители передали глупость бабушки. Жди.
Может быть, я надоел мистеру? Нет? А то я смотрю, что мистер зевает, как во время разговора с той мисс, у которой большая бородавка на шее…
Боб пришел веселый и трезвый. В то время неграм жилось плохо, но он умел приходить таким.
– Иди к Перкинсу.
– Я уже съел у него курицу. Может быть, ты думаешь, что я, как удав, смогу сегодня четыре раза пообедать до следующего вторника?
– Иди к Перкинсу.
– Если ты с ним так подружился, можешь идти сам и даже жениться на его оспенной дочери и фаршировать всякую тухлятину, пока вас всех не повесят на одном дереве.
– Иди к Перкинсу.
– К Перкинсу так к Перкинсу.
В то время, как и теперь, негры не ездили на автомобилях, и только через два часа я осторожно просунул голову в эту
Перкинс встретил меня, как голодная лисица молодого петушонка.
– А, Джимми… Давно тебя не видел.
– Часа четыре назад, – хмуро сказал я, показывая пальцем на коленку, которая познакомилась с мостовой у его лавки.
– Ну, брось старое… Может, хочешь кружечку эля и кусок ростбифа?
Что бы там ни замышлял Перкинс и что бы ни придумал Боб, раз предлагают ростбиф и эль – отказываться не надо. Все было так вкусно, что я даже взял с прилавка еще кусок пирога с орехами и положил его в карман. Перкинс только отодвинул подальше свиной окорок, но не сказал ни слова. Должно быть, он думал, что у меня золотые россыпи в Калифорнии, – иначе поднял бы скандал и зубами выгрыз бы из кармана этот кусок пирога.
– Ты что же от меня скрыл, Джимми?
– Что скрыл, Перкинс?
– Да насчет чемодана-то.
– А что? Галстук, что ли, вытянул оттуда?
– Не в галстуке дело. Подавись им!
– Легче было бы подавиться твоим ростбифом.
– Брось! Не надо давиться, когда есть дело. Чемодан-то твой из священной кожи, говорят?
– Священная кожа?
У негров нет никакой кожи, кроме своей, да и та в то время, когда Джимми был молодым, лопалась под кнутами разных людей.
– Какая же священная кожа?
– Не верти головой. Кожа с рыжей лошади, которую вы, черномазые, считаете священной.
Положительно, или Перкинс сошел с ума, или я не знал, что у негров есть какие-то лошади, кроме тех, которые возят хлопок на фабрики.
– Нет у нас таких лошадей!
– Брось, Джимми. Когда человек может заработать лишний десяток долларов – ломаться нечего. Продай чемодан.
Будь бы здесь Боб, я у него спросил бы совета. Но это пьяное животное, наверное, лежит на полу с новой бутылкой портера и поет песни.
Я решил действовать наобум. В свои двадцать четыре года, мистер, каждый негр действует наобум, и хорошо действует. Многие из белых даже удивляются.
– Не продам чемодана. Раз священная кожа – продавать его нельзя.
Перкинс подумал и решил меня сбить.
– А за двадцать долларов тоже нельзя?
– Даже за сорок.
– И за пятьдесят?
– Священную-то кожу? Дешевле, чем за сто, ни один негр не согласится.
Впрочем, один негр вскоре согласился – за семьдесят пять.
Мистер, конечно, догадался, что это был Джимми.
– Боб! У меня семьдесят пять долларов. Перкинс сошел с ума. Нужно сказать нашим в Крысином квартале. Пусть старая Сунни бежит туда поживиться. У нее родился одиннадцатый внук, а Перкинс раздает даром деньги…