Журавль в клетке
Шрифт:
Я неуверенно улыбнулась, кляня себя в душе за то, что растерялась, и потом все-таки спросила:
– Так что ты хотел-то? Какой у тебя разговор? Он помотал головой и прошептал:
– Тс-с-с… Дома…
А дома было такое, что ни тогда, ни сейчас у меня не найдется слов, чтобы описать. Одно только я знаю – так нельзя. И все тут. Конечно, мне было поделом.
Зачем я слабовольно, непонятно на что, на какие слова или перемены в жизни надеясь, впустила его? Мне казалось, что теперь уж моя любовь ушла насовсем. И мне было ее бесконечно жаль. Зачем было так издеваться над своей собственной
Хотя, кажется, Соломатько-то остался доволен.
– Егоровна, помнишь анекдот про корову? – спросил меня Соломатько на прощание.
– Нет, – ответила я. – Не помню. Замой на рубашке подозрительные пятна. И возьми фен, высуши.
– Высохнут сами! – отмахнулся Соломатько. – Как же ты не помнишь? Ты еще лет девять назад ревела целую неделю, когда я тебе его рассказал. Там много всякого, а потом корова говорит…
– А потом корова говорит, – кивнула я: – «А поцеловать?..»
– Так глупая же корова, а, Машка? Как считаешь?
– Глупая, – улыбнулась я. – Иди, Игорь, у меня что-то голова разболелась. И тему надо к эфиру готовить. Иди.
– А поцеловать? – оживленно спросил Соломатько, страшно довольный, вероятно, что не пришлось пить чай и разговаривать. Ведь сколько всего пришлось бы сказать! Два раза власть в стране успела поменяться за то время, что мы не виделись!
– Это корова спрашивает, Игорь, не путай. Иди лучше. – Я убрала его руку со своей ноги.
Соломатько перестал улыбаться:
– Свет, перебираешь. Где, кстати, дочь? Хотелось бы повидать. И вот тут еще кое-какие взносы…
Он достал портмоне и неопределенно помахал им. Я открыла входную дверь:
– Маша на юге, с бабушкой. Все, иди.
Я мягко, но категорично подтолкнула Соломатька к двери, заперла ее, легла на диван, всплакнула малость, разгрызла несколько крохотных таблеточек валерианки и уснула.
Проснулась я от того, что соседский Чиз прокашливался и ритмично постанывал:
– Ол оф ми! Уай нот тэйк ол оф ми! Бэйби, кент ю си, ай эм нот гуд ви-и-и-заут ю…
Когда он доходил до этого «ви-и-и-заут», то начинал почему-то дико хлопать крыльями и повизгивать.
– За-ра-за драная! Заткнешься ты или нет со своим «визаут»?! – отчаянно крикнула хозяйка Чиза, Светка, джазовая барабанщица и моя подружка, и кинула в своего любимца чем-то звенящим, что рассыпалось и покатилось по всему полу, то есть моему потолку.
Я засмеялась. Голосок у Чиза не добирал двух октав до низов Эллы Фицджеральд, чьему творчеству он так безыскусно подражал, но все равно выходило забавно и трогательно.
– Светка, не убивай Чиза! Лучше убей Воробья, он опять выл вчера всю ночь! Или покорми хотя бы! – прокричала я в потолок по направлению к углу с вертикальной батареей, где у нас в доме
– Приди сама и убей обоих, засранцев, поспать перед концертом не дали! Один глотку дерет, другой жрать без конца просит!– проорала Светка в ответ. – А это кто сейчас выходил из подъезда? Бывший?
– Не-ет! – ответила я, чувствуя, как слезы снова подступают к глазам. – Показалось! Просто похож!
– А мне тоже показалось! – встряла в разговор доцент театроведения и собачница Людмила Михайловна, живущая на два этажа выше. – Такая морда, думаю,"знакомая! Не Светкин ли бывший хахаль, сволочь, подвалил вдруг? А машина какая навороченная! Где только наворовал?
– Да он всегда где-то ворует! – ответила за меня моя подружка-барабанщица. – Свет, не горюй, собирайся, пойдем на концерт! С классным мужиком познакомлю – подтянутый, спортивный! Разведенный! Вообще весь из себя суперспонсор… Хотя тебе это не надо…
– А сама-то ты чего? – вяло ответила я, не надеясь, что Светка меня услышит.
– А сама она е… не пойми с кем, – вдруг ответил с употреблением грубой нецензурной лексики сосед сбоку Валентин Федорович, одевающий в праздники загадочный орден в виде золотой ромашки с темным рубиновым ромбом посередине. – Ей что спонсор, что какой козел из Мухосранска, был бы член поувесистей…
Наш женский стояк попритих, но не из-за матюков Валентина Федоровича, а, вероятно, в задумчивости – что же, выходит, жили-жили, и не знали всех секретов нашего дома? Что параллельные квартиры тоже слышат наши девичники, когда мы, собравшись по утрам или, реже, по вечерам (у меня, например, вечером дома Маша), обсуждаем насущные проблемы жизни.
– Между прочим, Валентин Федорович, – все-таки возразила я, боясь, что Светка расстроится (у нее как раз сейчас шел какой-то очередной бестолковый и трагический роман, и если она расстроится, то выпьет лишнего и опять подерется с кем-нибудь во время концерта), – между прочим, женские журналы надо читать. Увесистый член – это большое несчастье для женщины.
– Ха! – ответил Валентин Федорович, но больше не нашелся, что сказать.
Я же пошла на кухню, где не было слышно митинга и не было видно дороги, по которой все мчалась и мчалась куда-то, в неизвестную мне жизнь, где нет меня и Маши, приземистая переливчато-синяя «Хонда», с молчаливым, равнодушным водителем, едва заметно кривящим красивый, будто нарисованный рот и постукивающим по рулю пальцами. «All of me… "Why not take all of me?.. Darling, can't you see? I'm not good wi-i-i-thout you…» «Без тебя…» Совсем как в былые времена…
– Вообще зря ты его пустила.
Я вздрогнула, потому что не ожидала услышать чей-то голос. Но это сказала я сама, просто озвучила свой въедливый внутренний голос.
– Столько лет не пускала, на звонки не отвечала, а тут пустила.
– Ничего не зря, – пожала я плечами. – Теперь я точно знаю, что ждать больше нечего было.
– А то ты раньше не знала! – продолжал ехидничать внутренний голос, просто чтобы поспорить.
– Не знала, – упрямо покачала я головой, включила чайник и залезла в холодильник.