Журнал Борьба Миров № 3 1924(Журнал приключений)

авторов Коллектив

— О, м-р Корф, — приветствовала она меня. — Не знаете ли, где я могу достать свечей? Я заходила в дюжину лавок, и везде свечи распроданы! Это ужасно, не правда ли?

Но ее сияющие глаза говорили обратное. Как и все мы, она упивалась событиями. Поиски свечей — да это целое приключение! Только когда мы пересекли весь город и забрались в рабочий квартал, к югу от Базарной улицы, нам попались бакалейные лавчонки, еще не распродавшие свечей. Мисс Чикеринг решила, что одной коробки будет достаточно, но я уговорил ее взять четыре. Автомобиль у меня большой, и я погрузил в него дюжину коробок. Кто его знает, когда окончится забастовка! Я нагрузил также автомобиль мешками муки, порошком для печения, консервами и всеми необходимыми предметами,

о каких мог вспомнить Хармед, шумевший и суетившийся над покупками как хлопотливая старая курица.

Замечательное дело: в первый день забастовки никто, решительно никто, не опасался ничего серьезного! Помещенная в утренних газетах прокламация организованных рабочих, что они готовы бастовать месяц, и три месяца, вызвала только смех. А между тем, мы в первый же день могли кой о чем догадаться уже по одному тому обстоятельству, что рабочий класс в сущности не принимал никакого участия в отчаянной погоне за провизией. Разумеется, нет! Целые недели и месяцы, умненько и тихонько, весь рабочий класс запасался продуктами! Вот почему рабочие спокойно прогуливались и позволяли нам раскупать запасы в лавчонках рабочих кварталов!

Только приехав в клуб после обеда, я заметил первые признаки тревоги. В клубе царило смятение. Не было оливок для приготовления замысловатых спиртных смесей, и вообще вся служба в клубе шла через пень-колоду. Большинство посетителей злились, и все были удручены. Меня встретил громкий хор восклицаний, генерал Фольсом, поглаживая свое объемистое брюхо в кресле у окна курительной, отбивался от полдюжины взволнованных джентльменов, которые требовали, чтобы он предпринял что- нибудь.

— Разве я могу сделать больше того, что я сделал? — говорил он — Из Вашингтона нет приказаний! Если вы, господа, можете протелеграфировать туда, я готов сделать все, что мне прикажут! Но я не вижу, как это устроить. Первое, что я сделал в это утро, узнав о забастовке, заказал войска из Президиума — три тысячи человек! Они охраняют банки, монетный двор, почтамт и все общественные здания. Беспорядков нет нигде, забастовщики ведут себя смирно. Не можете же вы требовать, чтобы я стрелял в людей, которые гуляют по улицам со своими женами и детьми в праздничных нарядах.

— Хотел бы я знать, что происходит в Уоллстрите! — услышат я голос Джимми Уомбольда, проходя мимо. Я хорошо понимал его тревогу, ибо знал, что он по уши залез в Акционерную компанию Консолидированных Западных дорог.

— Послушайте, Корф, — крикнул мне Аткинсон, — что, ваша машина действует?

— Да, — ответил я — А что с вашей?

— Сломалась, а гаражи заперты. Автомобиль жены где-то за городом, — возле Трэки, я полагаю. Не могу телеграфировать ей ни за деньги, ни даром! Она должна была бы приехать нынче вечером. Чего доброго, она умирает с голоду! Одолжите мне вашу машину!

— Ее нельзя будет перевезти через бухту, вмешался Гэльстед. — Пароходы не ходят. Но я вам скажу, что вы можете сделать. Вот Роллинсон, эй, Роллинсон, подойдите сюда на минутку! Аткинсону нужно переправить машину через бухту, жена его застряла в Трэки. Не можете ли вы отправить «Люрлетту» из Тибурона и перевезти машину?

«Люрлетта» была яхта типа шхуны, в двести тонн, ходившая даже в океан.

Роллинсон покачал головой.

— Нет ни одного грузчика, чтобы поднять машину на борт, даже если бы мне удалось пустить в движение «Люрлетту», но и это невозможно, потому что экипаж ее состоит в Союзе каботажных матросов, а они бастуют вместе с прочими!

— Но ведь жена умирает с голоду! — услышал я отчаянный вопль Аткинсона.

На другом конце курительной комнаты я наткнулся на группу людей, столпившихся и возбужденно о чем-то споривших с Берти Мессенером. А Берти подзадоривал их с присущим ему холодным цинизмом. Берти плевать было на забастовку, как и на все вообще! Он был разочарованный, «блазированный» — по крайней мере, во всех чистых сторонах жизни; а грязные не имели

для него привлекательности. Его состояние оценивалось в двадцать миллионов, половина его была в солидных предприятиях, сам же он во всю жизнь не занялся никакой производительной работой — все свое состояние он наследовал от отца и двух дядей. Он везде бывал, все видел и на все был готов— за исключением женитьбы, и это — несмотря на мрачные и решительные атаки нескольких сотен честолюбивых мамаш! Уже много лет он был весьма заманчивой дичью, но счастливо избегал расставленных ему силков. А жених он был завидный! Помимо богатства, он был молод, красив и, как я уже говорил, опрятный мужчина. Это был рослый атлет, юный белокурый бог который все делал восхитительно, в совершенстве, за одним единственно исключением — брака. На все ему было наплевать. Он не имел ни малейших претензий, ни честолюбия, ни страстей, ни даже желания делать все то, что он делал много лучше других.

— Да все это бунт! — кричал один в группе. Другой видел в забастовке мятеж и революцию, а третий называл ее анархией.

— Не вижу ничего подобного! — отвечал Берти. — Я все утро бродил по улицам — повсюду полный порядок! Я никогда еще не видал более законопослушного народа. Зачем ругаться? Дело вовсе не в этом! Это именно то, что называется всеобщей забастовкой, и теперь ваш черед играть в эту игру, джентльмены!

— И мы ее сыграем! — крикнул Гарфильд, один из миллионеров транспорта — Мы покажем этой мрази, этим скотам, их настоящее место! Подождите, вот за дело возьмется правительство!

— А где правительство? — вмешался Берти. — Для меня и для вас оно все равно, что на дне моря! Вы ведь не знаете, что происходит в Вашингтоне, вы ведь не знаете, есть у вас правительство или нет!

— Не беспокойтесь об этом! — выпалил Гарфильд.

— Уверяю вас, я нимало не беспокоюсь, — улыбнулся Берти. — Но мне кажется, что вы беспокоитесь. Посмотрите на себя в зеркало, Гарфильд!

Гарфильд не посмотрел, но если бы посмотрел, то увидел бы донельзя взволнованного джентльмена, с взъерошенными серо- стальными волосами, покрасневшим лицом, злобно надутыми губами и дико сверкающими глазами.

— Эго не дело, говорю я вам! — вмешался маленький Гэновер, — и по его тону я понял, что он говорит это в сотый раз.

— Дело зашло слишком далеко, Гэновер, — ответил Берти. — Вы мне надоели, ребята! Все вы стоите за полную свободу труда. У меня уши вянут от вашей бесконечной болтовни о «свободе труда» и о «праве человека на труд». Сколько лет вы твердите об этом! Рабочие ничего дурного не делают, устраивая эту всеобщую забастовку. Они не нарушают ни человеческих, ни ваших законов! Не болтайте вздора, Гэновер! Вы столько разглагольствовали о богоданном праве работать или не работать, что вам не отделаться от неизбежного вывода из этой посылки! Грязное и скверное дело — эта история. Вы душили рабочих и эксплоатировали их, а теперь рабочие придушили вас — вот и все: а вы еще пищите!

Участники группы согласным хором возопили, что рабочих никто не душил.

— Нет, сударь, — о рал Гарфильд. — Мы делали рабочим только добро! Не только мы не душили их, но давали им возможность жить! Мы создавали для них работу. Где были бы теперь рабочие, если бы не мы?

— Им было бы гораздо лучше, — с улыбкой ответил Берти. — Вы душили рабочих и колпачили их при каждом удобном случае!

— Нет! Нет! — слышались крики.

— Да вот хотя бы здесь, в Сан-Франциско, происходила забастовка грузчиков, — невозмутимо продолжал Берти. — Союз Работодателей спровоцировал эту забастовку, вы это знаете. И знаете также, что мне это известно, потому что я сидел вот в этих самых комнатах и слушал ваши разговоры и сообщения о ходе борьбы. Сперва вы спровоцировали забастовку, а логом подкупили мэра и начальника полиции и сорвали забастовку. Милая это была картинка, когда вы, филантропы, околпачили грузчиков и сели им на шею.