Журнал «День и ночь» 2010-1 (75)

Анистратенко Ася

Подъехав к переправе примерно в первом часу ночи, мы остановились у причала, где как раз заканчивалась погрузка китайских войск. Переправу обслуживали два парома. Вдруг на сходнях заупрямился осёл, стал пятиться назад и свалился в воду. Довольно быстро общими усилиями его втащили на паром. Отдали швартовые концы. Между причалом и паромом образовался просвет, в который неожиданно упал, оступившись, китайский солдат. Бедняга барахтался, крича о помощи, но все делали вид, что его не замечают. Пока мы с переводчиком бегали за помощью, солдат утонул.

Переправившись, мы сразу выехали на передовую. На этом участке фронта было удивительно тихо, только в небе безнаказанно кружил японский самолёт-разведчик. Нанеся схему

своих и японских войск, к обеду мы вернулись в расположение китайской дивизии. На обед нам подали варёного удава, в общем, какую-то крупную змею. Мои товарищи отказались, я попробовал. Мясо мне понравилось, по вкусу напоминало коровье вымя, только нежнее.

На обратном пути нас нагнало несколько групп раненых китайских солдат. Переводчик Ван сразу крикнул шофёру, чтобы тот увеличил скорость. На мой вопрос: «В чём дело?» он ответил: «Иначе они нас убьют». Одна группа загородила собой дорогу, в то время как другие сооружали завал из камней. Я приказал остановить «Форд». Тут случилось нечто невероятное. Китайцы скопом кинулись к машине, устраиваясь, кто на крыше, кто — на радиаторе, словом, облепили её бедную, как мухи мёд. Оставшиеся на дороге смотрели на нас злыми глазами, рассчитывая выбросить из авто. Пришлось мне приказать немедленно трогаться на малой скорости. Когда отпала угроза нападения, переводчик стал что-то внушать раненым. С возгласами: «Хао, хао, хань хао» (хорошо, очень хорошо) они отступили. На вопрос, что он им сказал, Ван ответил: «Я им объяснил, что в машине едут русские лётчики. Они направляются на аэродром, где сядут в самолёт, убьют всех японцев, и война закончится».

Ухода за ранеными солдатами в гоминдановской армии вообще не существовало. Никто их не лечил. Часто просто отпускали на все четыре стороны, снабдив соответствующей бумажкой.

По согласованному плану наступление наземных войск в районе Лошаня должно было начаться 27 сентября 1938 года в 6 часов утра, а налёт авиации на японские позиции — в 7 часов утра. К вечеру 26 сентября мы перелетели на аэродром «подскока» Ханькоу, где дозаправились горючим и подвесили бомбы. Впервые нам предстояло действовать вместе с китайскими лётчиками-истребителями. Китайские истребители подошли к цели двумя группами: первая прикрывала бомбардировщики, вторая группа атаковала колонну японских войск, подходившую к Лошаню с востока. Начался беспорядочный отход японцев. Простые китайские лётчики очень радовались, что им довелось взаимодействовать с нами. Действовали они храбро и инициативно.

Наверху согласия не было. Взаимоотношения между руководством Гоминдановского правительства Чан Кай-ши и руководством ЦК КПК были непростыми. Вероломное нападение Японии на Китай вынудило Нанкинское правительство заключить договор о ненападении с СССР. Договор, подписанный 21 августа 1937 года, заставил Чан Кай-ши узаконить решение о соглашении создания единого фронта с коммунистической партией Китая. А когда в Китай начали поступать первые партии советских самолётов, и в воздушных боях рассеялся миф о непобедимости самурайских эскадрилий, то данное обстоятельство отрезало Чан Кай-ши путь к отступлению и заигрыванию с японцами.

К началу военных действий объединённая китайская армия состояла из войск нанкинского правительства, провинциальных армий и 8-й и 4-й народно-революционных армий. Все армии объединялись под командованием Военного Совета, во главе с Верховным Главнокомандующим, Генералиссимусом Чан Кай-ши.

Основу китайской армии составляли войска центрального правительства, численность которых доходила до миллиона человек. Провинциальные армии являлись собственностью губернаторов провинции. При назначении на эту должность губернатор получал чин генерала. Наёмная армия содержалась за счёт налогов со своей провинции. Как правило, эти налоги были содраны с китайского народа за двадцать пять лет вперёд по всему Китаю.

В большинстве своём, эти горе-генералы не желали рисковать ничем, исходя из единственного соображения: «потерять армию — значит потерять власть». Ту же игру вёл и Чан Кай-ши. Командующие играли в жмурки с оглядкой друг на друга, готовые всегда пожертвовать войсками соседей.

Численность китайской Красной армии непрерывно росла, что сильно беспокоило гоминдановское руководство, и оно начало открыто принимать меры к ограничению влияния компартии среди населения. К декабрю 1938 года наши отношения с высшим китайским командованием стали ухудшаться. Чан Кай-ши всё больше ориентировался на американцев.

Мы заметили, что китайский обслуживающий персонал изменился, появились новые повара и официантки. Общение стало натянутым. На многие вопросы мы не получали ответа. Нам было приказано меньше выходить из месторасположения нашего общежития, особенно по вечерам. В город выходили только группами.

Чтобы не так сильно скучать по семье, друзьям и любимой Родине, мы решили создать нечто вроде оркестра лёгкой музыки. Сначала это было воспринято, как шутка. Но потом на авиационной базе в Ланьчжоу достали две гитары, одну мандолину и две балалайки. У некоторых имелись губные гармошки. Дополняли оркестр расчёски, пустые бутылки разного калибра, кастрюли. Позже у нас появился аккордеон, на котором играли… втроём: один держал его плашмя на коленях, другой растягивал меха, а третий, нажимая на клавиши правого грифа, играл, как на рояле. На вечерних спевках обнаружился замечательный тенор у инженера авиагруппы Любомудрова и не менее чудесный баритон у авиатехника Землянского. Коллективу присвоили название «Думка». Первое выступление объединённого хора и оркестра состоялось на банкете, который устраивал «дубань» (генерал-губернатор) провинции Цзинхай для русских лётчиков-добровольцев по случаю нового 1939 года.

Наше выступление открылось маршем: «Всё выше и выше!», потом шли сольные номера под аккомпанемент оркестра. Я дирижировал «капеллой». В репертуар входила и шуточная песенка на китайском языке. Гвоздём программы стала грузинская народная песня «Сулико». Начинали мы её медленно и протяжно. Соло вёл Любомудров. После второго куплета мелодия «Сулико» неожиданно переходила в зажигательную лезгинку. Дирижируя, я всё время наращивал темп, как бы незаметно входя в раж, потом бросал дирижёрскую палочку и, позабыв об оркестре, в «экстазе» сам выскакивал в темпераментном танце. Успех этого номера был огромный, нас неоднократно вызывали на «бис». После праздничного концерта всех пригласили в банкетный зал.

Надо заметить, что у китайской высшей знати, да и у тех, кто победнее, еда превращена в культ.

Существует даже специальный праздник «ста кушаний», на котором каждый хозяин стремится удивить качеством и количеством еды. Если гостя пригласили на ужин, состоящий из двадцати-тридцати блюд, то ответить приглашённый обязан обедом, на котором будут выставлены уже сорок-пятьдесят блюд. А чтобы приготовить нечто питательное и вкусное, например, из трепангов, надо иметь в запасе семь-десять дней, раньше не приготовишь. Китайцы вообще охочи до праздников. Во время нашего пребывания, в январе, они широко отмечали день трёх «Л» — в честь К. Либкнехта, Розы Люксембург и Ленина.

На банкете организаторы мечтали, следуя также традиции, напоить «до чёртиков» почётных гостей. Китайские лётчики подходили ко мне и к комиссару Богатырёву, предлагая тост за дружбу, за совместные воздушные бои и так далее. Условие было таковым: представитель с китайской стороны выпьет всё, что вы ему предложите: водку, коньяк, пиво, и если вы выпиваете одну рюмку, то он — в четыре раза больше. Что сказать, к нам выстроилась очередь. После четвёртой рюмки захмелевшего уводили под руки его товарищи, но все их попытки свалить кого-либо из русских, так им и не удались. Да!