Журнал «День и ночь» 2011-03 (83)

Чучилина Римма Петровна

Кто не знает биографии художника, может принять его за коренного сибиряка — невысокий, кряжистый, с тёмно-русой бородкой. Однако в последнее время в его творчестве активно разрабатываются национальные мотивы, воплощаясь в сериях «Хороводов» и «Танцев». На больших холстах как будто вышитые искусными мастерицами, прикрытые вуалью лёгких цветных штрихов, возникают из небытия девушки в национальных костюмах. И нам остаётся только гадать, то ли это метаморфозы реальных воспоминаний детства, то ли всплывшие из подсознания архетипы родовой памяти. В рамках проекта «Мордовия собирает талантливых сыновей» с большим успехом прошла весной 2011 года персональная выставка художника в республиканском музее.

Такой традиционный жанр, как пейзаж, поднимается у Виктора Рогачёва, благодаря трепетности живописи, искренности и достоверности пережитого, до остро современного художественного афоризма («Дом

на улице Горького», «Огороды», «Остановка» и др.). Взаимоотношения с природой отнюдь не исчерпываются гимнами восхищения, природа бесконечна и непостижима, человек вступает с ней в сложные диалоги. Эксперименты с фактурами и цветовыми ритмами дают удивительные результаты. Художник любит осень, что видно по его холстам «Закат», «Цвета осени», «Осень на Енисее». Но осень в восприятии Рогачёва — это отнюдь не пора умирания, наоборот, осенние краски становятся чудесным камертоном палитры, преображающим своим золотым свечением серые будни, наполняющим их светоносным сиянием.

Предметы, выбираемые для натюрмортов, у Виктора Рогачёва, как правило, вполне традиционны. Разноцветное стекло сложных по форме бутылей и тёплая фактура керамических сосудов, тонкие засохшие ветви и раскрывающиеся в полную силу соцветия, складки драпировок, всем привычные лимоны и яблоки. Но всё, что изображается и преображается на холстах, перестаёт быть просто предметом, обретает волею художника тонкие настроения, обрастает эмоциональными ассоциациями. Подобно Алисе в Зазеркалье, мы начинаем удивляться неоднозначности смыслов обыкновенных вещей, и их созерцание становится первым шагом к самосозерцанию.

Если работы девяностых годов уже ушедшего двадцатого столетия были наполнены у Виктора Рогачёва живой непосредственностью впечатлений, то в сегодняшней творческой лаборатории он шаг за шагом освобождается от чего бы то ни было случайного, преходящего. Обострённая выразительность живописно-пластической трансформации, эмоциональные цветовые ритмы, точно найденные пространственно-композиционные решения рождают выразительные образы-символы, где за очевидным приоткрывается непостижимое.

Усложняются содержательные смыслы, появляется всё большая смелость и зрелость. Закономерным видится возникновение философско-миросозерцательных работ, исследующих тайны бытия, выходящих за пределы видимого. Произведения «Гармония», «Начало», «Таинство» воспринимаются как обретение новых глубоких смыслов на жизненном пути художника и как убедительная цветопластическая визуализация такого уровня переживания и сознания, который уже не раскроешь словами.

ДиН антология

190 лет со дня рождения

Аполлон Майков

Дуновенье Духа Божья

Возвышенная мысль достойной хочет брони: Богиня строгая — ей нужен пьедестал, И храм, и жертвенник, и лира, и кимвал, И песни сладкие, и волны благовоний… Малейшую черту обдумай строго в ней, Чтоб выдержан был строй в наружном беспорядке, Чтобы божественность сквозила в каждой складке И образ весь сиял — огнём души твоей!.. Исполнен радости, иль гнева, иль печали, Пусть вдруг он выступит из тьмы перед тобой — И ту рассеет тьму, прекрасный сам собой И бесконечностью за ним лежащей дали…

* * *

О вечно ропщущий, угрюмый Океан! С богами вечными когда-то в гордом споре Цепями вечными окованный титан И древнее своё один несущий горе! Ты успокоился… надолго ли?.. О, миг И, грозный, вдруг опять подымется старик, И, злобствуя на всё: на солнце золотое, На песни нереид, на звёздный тихий свет, На счастие, каким исполнился поэт, Обретший свой покой в его святом покое, — Ударит по волнам, кляня суровый рок И грозно требуя в неистовой гордыне, Чтобы

не смел глядеть ни человек, ни бог, Как горе он своё несёт в своей пустыне…

* * *

Осенние листья по ветру кружат, Осенние листья в тревоге вопят: «Всё гибнет, всё гибнет! Ты чёрен и гол, О лес наш родимый, конец твой пришёл!» Не слышит тревоги их царственный лес. Под тёмной лазурью суровых небес Его спеленали могучие сны, И зреет в нём сила для новой весны.

* * *

Она ещё едва умеет лепетать, Чуть бегать начала, но в маленькой плутовке Кокетства женского уж видимы уловки: Зову ль её к себе, хочу ль поцеловать И трачу весь запас ласкающих названий — Она откинется, смеясь, на шею няни, Старушку обовьёт руками горячо И обе щёки ей целует без пощады, Лукаво на меня глядит через плечо И тешится моей ревнивою досадой.

* * *

Ангел и Демон

Подъемлют спор за человека Два духа мощные: один — Эдемской двери властелин И вечный страж её от века; Другой — во всём величьи зла, Владыка сумрачного мира: Над огненной его порфирой Горят два огненных крыла. Но торжество кому ж уступит В пыли рождённый человек? Венец ли вечных пальм он купит Иль чашу временную нег? Господень ангел тих и ясен: Его живит смиренья луч; Но гордый демон так прекрасен, Так лучезарен и могуч!

* * *

Вдохновенье — дуновенье Духа Божья!.. Пронеслось — И бессмертного творенья Семя бросило в хаос. Вмиг поэт душой воспрянет И подхватит на лету, Отольёт и отчеканит В медном образе — мечту!

Георгий Маслов

На часах

Имя Георгия Владимировича Маслова мало кому известно; оно и останется в тени, потому что Георгий Маслов умер в 1920 году на больничной койке в Красноярске, не достигши и 25 лет. […] Я помню Маслова по пушкинскому семинарию Петербургского университета. Здесь он сразу и безмерно полюбил Пушкина и, хотя занимался по преимуществу изучением пушкинского стиха, но, казалось, и жил только Пушкиным. […] Маслов жил почти реально в Петербурге 20-х годов XIX века. Он был провинциалом, но вне Петербурга он немыслим, он настоящий петербургский поэт.

Юрий Тынянов

Кн. Куракину

Носили воду в декапод Под дикой пулемётной травлей. Вы рассказали анекдот О вашем предке и о Павле. Не правда ль, странный разговор В снегу, под пулемётным лаем? Мы разошлись и не узнаем, Живём ли оба до сих пор. Но нас одна и та же связь С минувшим вяжет. А кто о нашей смерти, князь, На родине расскажет?