Журнал «День и ночь» 2011-03 (83)

Чучилина Римма Петровна

М. П. Очень приятно, что вам здесь хорошо. И что хорошо людям, относящимся к той категории, о которой Вы говорите. Здесь все бывают — от рок-певцов до писателей, художников… все, кто интересуется искусством. Идея этого заведения сначала возникла у Игоря Кормышева. У него всегда была мысль как-то совместить форматы. До этого у нас уже была галерея, а тут мы решили сделать кафе, пусть будет так: произведения искусства, а потом хочется сесть, обсудить — с людьми своего круга. И мы, конечно, рассчитывали на то, что такая атмосфера здесь будет. «Колония» — это кофе. Это бренд Игоря. Чай, кофе… колониальные товары для России. Кофе. Символы. Слова. Символы — это картины. А слова — это мои книги. Эта формула — она у нас в первой книге ещё отразилась. «Чужестранка». Слова — Мария Полянская. Символы — Игорь Кормышев.

Кофе. Символы. Слова. Эта формула уже всё предопределила. И это заведение. И то, что мы здесь проводим мероприятия, литературные и художественные.

Мы поняли, в конце концов, что спасение утопающих — дело рук самих утопающих. Я даже не беру культурную составляющую… тут такое историческое место, приятное, намоленное… Я знаю историю «Красного октября», знаю историю этой фабрики, в детстве нас сюда водили на экскурсии. Здесь так пахло шоколадом! В цех мы приходили, и я думала: как они работают, когда вокруг столько шоколада? И нам давали конфеты… Помните, в семидесятых, когда в магазинах ничего — и конфеты с «Красного октября»… «Мишка», «Белочка»… мы могли взять столько, сколько хотим… там бракованные лежали в чанах… и мы гордились: такое богатство несёшь домой! Это место все помнят. Здесь, кстати, в своё время был закрытый кинотеатр, где показывали кино на английском языке. Для тех детей, которые учились в английских школах. Я здесь смотрела английское кино. Помню очень хорошо, как нас сюда водили… Эта атмосфера идеально легла. Люди знают, что у нас здесь можно посидеть, поговорить, пообщаться. Можно застать художника за работой. Алёша здесь поёт.

«Контрабанду» мы здесь пишем. Но при этом вход остаётся открытым. Пожалуйста, люди заходят. Кто-то хочет посидеть. Некоторые просто заходят ради атмосферы. Мы тут дни рождения справляем, всякие семейные праздники — и не закрываем кафе. Просто заходят люди — а мы не помешаем? — Да нет. Это ведь тоже очень специфично. Люди, которые к нашему кругу не относятся, сюда не заходят. Наталья, жена Лёши, здесь поёт. Как она пела недавно! Потрясающе! Я всё надеюсь, что Наталья начнёт у нас петь регулярно. Что она будет устраивать камерные вечера. Вместе с Алексеем. Это будет наша визитная карточка. Они будут петь, будут приходить люди. Они когда начинают здесь петь, тут же люди приходят. Мы поём и читаем. Здесь можно читать стихи и при этом не бояться, что окружающие будут неодобрительно смотреть, смеяться… у нас сейчас появился новый формат «Октябрятская толкучка». Это вот как раз спасение утопающих. Мы на многих площадках на «Красном октябре» организуем мероприятия типа еагскюагюп. Это, в основном, конечно, рестораны, кафе, но там проходят мастер-классы, какие-то лекции. У нас каждый час расписан. С двенадцати до вечера у меня расписаны галерея, кафе, приходят волонтёры, помогают всё это организовывать. Приходят талантливые люди. Мы здесь литературные презентации делаем. Люди сидят и слушают, как читают стихи. Бывает, яблоку упасть негде. Ну, где ещё найдёшь такое место, где можно за одним столом с хозяином посидеть, побеседовать, поговорить об искусстве, посмотреть картины, перформансы… Игорь делает потрясающие перформансы. Всё это — такая жизнь. У нас кафе — живое. И это требует постоянного нашего присутствия. Нельзя уйти и оставить управляющего: дескать, ты тут всё организовывай. Это уже будет история «про еду». А у нас здесь — не «про еду». А про кофе, про символы и про слова.

М. С. Мы привезли свой журнал… несколько экземпляров. Если кто-то захочет взять — пусть люди берут, знакомятся.

М. П. Спасибо большое. Вы заметили — у нас много литературы лежит на столах. Люди берут читать. Бывает, подходят — набирают гору книг и журналов, садятся и смотрят. Многие говорят: мы будем к вам ходить читать.

…Звучала негромкая музыка; негромкие разговоры за соседними столиками… иногда коротким грохотом напоминала о себе кофемолка… пахло чем-то непередаваемым, горьковато-пряно-сладким… И было так приятно смотреть на уверенную в себе, свободную, умную и очаровательную молодую женщину, поддерживать интеллигентную, но лёгкую беседу и — чувствовать себя «в своей тарелке». Как давно уже не было…

От Волхонки до Чистых Прудов

Максим Лаврентьев, главный редактор журнала «Литературная учёба», в день нашего отъезда зашёл за нами в ресторанчик у Курского вокзала, где мы обедали, и увлёк с собой по маршруту, освоенному им… как собственные стихи. Впрочем, оказалось, что это вовсе не беспочвенные фантазии восторженной экскурсантки, которую ведут по тайным тропам неисчислимых исторических перипетий. Стихи действительно есть! Целая поэма. Её строфами буквально схвачено наше недолгое, но увлекательное путешествие по весенней Москве — странно немноголюдной, пронизанной солнечным светом, овеваемой прохладным ветром, такой непритворно гостеприимной и такой ласковой. Вот эта экскурсия — слово в слово, разве что со сдвигом вспять дней этак на двадцать-тридцать!

Максим Лаврентьев Кольцо

I

Там, где на месте сталинской воронки Поднялся вновь дебелый храм Христа, Покинул я ту сторону Волхонки И перешёл на эту неспроста: Признаюсь вам, в Российский фонд культуры Я нёс бумаги для какой-то дуры.

II

И опоздал, конечно. (Как назло Всё время попадаю в передряги!) Обеденное время подошло. Ну что ж! Охранник передаст бумаги. Пускай она заслуженно поест, А мне пора освободить подъезд.

III

Вот спуск в метро. Но день такой весёлый, Что захотелось погулять, как встарь. Так, помнится, пренебрегая школой, Бродил я здесь. И тоже был январь. Бассейн ещё пыхтел клубами пара, Но полз троллейбус так же вдоль бульвара.

IV

Покаявшись за прошлые года, Зима повсюду сделала успехи. Лопатами крошили глыбы льда, Сгребали снег бесстрастные узбеки. А дальше впереди бульвар был пуст И гулко отдавался снежный хруст.

V

Направо поперёк бульвара лодка Дурацкая привычный портит вид. А в лодке, словно за неё неловко, С собой несхожий Шолохов сидит. И, опасаясь новых козней вражьих, Налево убегает Сивцев Вражек.

VI

А вот и Гоголь. С ним произошла Лет шестьдесят назад метаморфоза: Измученного лицезреньем зла Сменил здесь бодрячок официоза. Прилизан и дипломатично сер Сей дар Правительства СССР.

VII

С верблюдом про себя сравнив кого-то, Кто сплюнул под ноги на тротуар, Я обошёл Арбатские Ворота И на Никитский выбрался бульвар. Он и у вас не вызвал бы восторга: Театр скучнейший да музей Востока.

VIII

Иное дело милый мой Тверской! Да, потрудились тут, обезобразив Бульвар старинный заодно с Москвой. Но всё ж малоприметен Тимирязев. И лишь Есенин, точно Командор, Кидает сверху вниз нездешний взор.

IX

Вокруг него собранье пёстрой шоблы. Седые панки квасят без конца. Скамейки оккупировали коблы. Ни одного нормального лица! Но эти морды наглые, косые, Рифмуются с таким певцом России.

X

Мелькает за оградой старый дом, Чьи стены для меня всего дороже. Должно быть, то Эдем или Содом, Что для иных почти одно и то же. Какие люди отрывались тут! А я — я приходил в Литинститут.

XI

Хотя какая к чёрту alma mater! Мы разошлись, как в море корабли, Но, вероятно, пересох фарватер, И вот сидим и ноем на мели. Уж лучше бы строчить нас научили Для заработка — в день по доброй миле.

XII

Нет, нет, шучу! Спасибо и за то, Что мне профессор объяснил толково (А он был дока и большой знаток): Поэзия — не вычурное слово, Прозрачность в ней важна, и глубина: Хоть видно камни — не достать до дна.

XIII

А вот и ты, чей образ богатырский Оправдан в опекушинской броне. Хоть мне гораздо ближе Боратынский, Но ты его сильней, ясней вдвойне. И вижу я в конце дороги торной Твой памятник — другой, нерукотворный.

XIV

Гораздо больше облик изменён. Венок лавровый, на плечах гиматий. В руках — ещё с эпических времён — Кифара для возвышенных занятий. Три Музы возле ног твоих. И

кто? Евтерпа, Талия и Эрато!

XV

Возможно, это подползает старость. Я на ходу стал забываться сном. И обратил внимание на странность, Когда вдруг поскользнулся на Страстном: Как тонет графоман в своём экстазе, Тонул бульвар в сплошной весенней грязи.

XVI

Неужто на Тверском была зима? Здесь под деревьями чернеют лужи. Я помешался? Мир сошёл с ума? Невозмутим Рахманинов снаружи. Вот он сидит ко мне уже спиной, Прислушиваясь к музыке иной.

XVII

Ну что ж! Займусь и я своей поэмой. Пойду вперёд. А что там впереди? Бульвар Петровский и — отдельной темой — Цветной бульвар. Вперёд! Нет, погоди. Чуть не забыл готового к аресту Высоцкого. Хотя он здесь не к месту.

XVIII

Итак, Петровский. Он почти что пуст. Отсюда в незапамятные годы К реке Неглинной начинался спуск. Теперь её обузданные воды Заключены в трубу, под землю, вниз. Речные нимфы превратились в крыс.

XIX

А в «Эрмитаже», где едал Чайковский, Где Оливье свой изобрёл салат, Сегодня в полночь будет бал чертовский — В подвалах пляска Витта, маскарад. Для этого арендовали бесы Театр «Школа современной пьесы».

XX

Шучу! Мне просто жалко ресторана, Что был когда-то в доме угловом. Хотя жалеть его довольно странно: В одном он веке, я — совсем в другом, И здесь не гибнут в похоронной давке (Смотри на цифру следующей главки).

XXI

Ах, на Цветном так много лиц весенних! Ведь по Цветному бродит молодёжь! Разбойничье тут светится веселье В глазах потенциальных мародёрш. Но, как ни хороша иная дева, Пойду опять вперёд, а не налево.

XXII

За Трубной начинается подъём. Рождественский бульвар шатнулся пьяно. В эпоху культа личности на нём Была квартирка Бедного Демьяна. А прежде, верно, ошивался тут Ещё какой-нибудь придворный шут.

XXIII

По Сретенскому прогуляться мало. Короткий он, да и потребность есть Здесь, на остатке городского вала, Под чахленькими липами присесть. Не так легко таскаться по бульварам, А в этот раз — и рифмовать, задаром.

XXV

Под «Грибоедом» затевают шашни (И неслучайно: тут невдалеке Вознёсся фаллос Меншиковой башни). Друг друга дожидаются в теньке И, быстро разобравшись в обстановке, Идут по Чистопрудному к Покровке.

XXVI

Пойду и я. На лебедей взгляну В пруду продолговатом, что по данным Анализов, опять, как в старину, Пришла пора именовать поганым; Не размышляя «быть или не быть», Куплю себе чего-нибудь попить.

XXVII

Воспоминаний серое пальтишко Я скину к чёрту и помчусь вперёд, Туда, где ждёт уже другой мальчишка, — Туда, на площадь Яузских Ворот. И с веком наравне отправлюсь дальше, В Заяузье, в Замоскворечье даже.

XXVIII

Век двадцать первый! Не шали, малец! По-нашему, ты пятиклассник типа. Не столь суров, как страшный твой отец, Но выковырял штамм свиного гриппа. И всё же ты — чему я очень рад, — Enfant terrible, а не акселерат.

Пушкинские интонации этих очень современных по духу и очень точных по инструментовке ямбов задели академические струны моей истерзанной верлибрами души — и я решилась, наконец, попытать Максима вопросами, не относящимися к нашей прогулке…

М. С. Существует мнение, что в последние несколько лет наметился некий «Ренессанс» литературной критики. Так ли это, на Ваш взгляд? Насколько состояние современной критики отвечает реалиям насущного литературного процесса? Можете ли Вы назвать имена самых значимых для этого процесса персон (имеются в виду критики и литературоведы)?

М. Л. Начну с имён. Мария Ремизова — лауреат премии им. Белкина, сотрудник журнала «Октябрь», Анна Кузнецова и Евгения Вежлян из «Знамени» (говорят, последняя ещё и не без успеха ведёт семинар критики в Институте журналистики и литературного творчества), Игорь Фролов из «Бельских просторов», Сергей Беляков из «Урала». Непререкаемые «новомировцы» Ирина Роднянская и Владимир Губайловский. Алёна Бондарева, публикующая в последние месяцы острые обзоры журналов в «Литературной России», Андрей Рудалев, Кирилл Анкудинов, Михаил Бойко… Безусловно, вся экзокритическая группа «ПоПуГан» (Елена Погорелая, Валерия Пустовая, Алиса Ганиева).

Назову ещё двоих, только входящих в литературу: Екатерина Ратникова и Борис Кутенков. Борис, публикующийся в том числе и в «ДиН», весьма, по-моему, неординарно мыслящий автор. Есть и другие, не менее интересные критики, а литературоведов — хоть пруд пруди! В иной ситуации все они, напрягшись, пожалуй, могли бы сделать погоду в литературе. Да и не только в ней, ведь литература обособлена лишь в профессиональном смысле, а её воздействие должно бы по идее распространяться гораздо более широко. Но справедливо ли будет говорить о каком-то особом ренессансе критики, если она всё же не самостоятельный жанр, а в первую очередь зависима от современной ей литературы? Не хочу присоединяться к хору нытиков, но и мне, как многим, кажется, что русская литература (я имею в виду только худ–ит., а не нон-фикшн) сейчас в упадке, и дело не в тиражах и не в количестве наименований на полках московских книжных магазинов, а в том, что в ней возобладала чуждая, категорически противопоказанная ей эстетика телесного низа. Причины случившегося глобальны и, в общем-то, слишком известны, чтобы вновь распространяться здесь о них.

М. С. Журнал, которым Вы руководите, называется «Литературная учёба».

На протяжении многих лет (а я читаю его с 80-х годов) он действительно напрямую отвечал нуждам литературного образования — по крайней мере, в той его части, которая ориентирована на подготовку профессиональных прозаиков, поэтов, публицистов. Помню виртуозные разборы произведений начинающих авторов, которые печатались на страницах «ЛУ». Для многих они становились ориентиром в формировании оценок как чужих текстов, так и собственных, подталкивали совершенствоваться в авторедактировании… Как Вы думаете, оправдано ли — экономически и институционально — образование, направленное на становление профессиональных литераторов? Проще говоря, кому нужен Литинститут и ему подобные учебные заведения? Что это такое сегодня? Насколько востребовано такое образование обществом? Изменился ли студенческий контингент и в какую сторону? Об этом много говорят… (и комплиментарно, и резко критически) — какова Ваша позиция по этому вопросу?

М. Л. В четвёртом и пятом номерах «Литучебы» за 2010 год мы давали довольно обстоятельный опрос современных литературных деятелей под общим заглавием «Литературный институт: pro и contra». Формальным поводом послужили известные публикации в «Литературной России». С аргументами за или против Литинститута выступили Виктор Топоров, Вера Калмыкова, Сергей Самсонов, Роман Сенчин, Сергей Арутюнов и многие другие. Тогда я воздержался, а теперь, пожалуй, выскажусь на эту тему.

Профессиональное образование литератору, на мой взгляд, совершенно необходимо. Некоторым кажется, будто бы овладения элементарной грамотностью и некоторой начитанности вполне достаточно, чтобы в два счёта накатать роман или поэму. Кто-то даже так и пробует что-то писать, не сознавая примитивности своих расчётов. Но литература всё же является не меньшим искусством, чем музыка или живопись, и перспектива одолеть в ней всё с наскока — типичный самообман дилетанта. Литературный язык — инструмент ничуть не менее сложный, чем, допустим, фортепиано, будущему виртуозу потребуются годы учения. Тем более, если конечная цель не «чижик-пыжик», сыгранный двумя пальцами.