Журнал «День и ночь» 2011-03 (83)
Шрифт:
Однако всё же бывают (бывали, по крайней мере) и самодельные железные вилы. Я ещё захватил такие «самоковки», которые мастерили наши сельские кузнецы, вырубая зубья из железных пластин, до бела раскаляемых в жарком горне. Обычно это были трёхзубые вилы с довольно толстыми и не круглыми, а четырёхгранными зубьями. И вручную делались они не в пику заводским, заполнявшим скобяные лавки, а как бы в дополнение к ним. Для особых назначений. Например, для переброски тяжёлого и сырого навоза (кстати, их чаще так и называли — навозные вилы, иногда — рожны) или для подкапывания картофельных гнёзд, где тоже нужна более основательная прочность, чем у тонких заводских. Правда, теперь я встречаю в магазинах и заводские, сделанные наподобие тех самоковок. То есть не с длинными, округлыми и как бы выгнутыми «под ковш» зубьями, а с более короткими, четырёхгранными и почти прямыми. Явно рассчитанными на земельные работы для садоводов и огородников. Ведь многие нынешние дачники уже вилами не только подкапывают
У меня при садовом домике имеются железные вилы и с округлыми, и с гранёными зубьями, как говорится, на все случаи жизни. Но копаю огород я всё же лопатой, ибо никакие вилы мою тяжёлую почву не возьмут — суглинок сплошной, да и заправка удобрениями скудноватая. Чего греха таить, лень-матушка поперёд хозяина родилась…
Впрочем, это не отменяет моего общего вывода о существовании и всё большем распространении таких незаменимых вил, как огородные «рожны».
Из менее же употребительных хочется вспомнить… сноповые вилы. Почему вспомнить? Да потому, что они, можно сказать, ушли в прошлое, ибо теперь не вяжут столько снопов, ни ржаных, ни пшеничных, чтобы под них отдельные вилы иметь. Все зерновые и бобовые культуры теперь убирают комбайнами, которые разом, в один проход, и жнут, и молотят, и даже солому в копны складывают.
Но я застал ещё те годы, когда комбайны (прицепные — притом!) были редкими, так что жатва и молотьба доброй половины хлебов проводились отдельно. После скашивания нивы конными жнейками женщины вручную подбирали стебли с колосьями или метёлками, вязали в снопы и ставили в такие шалашики — суслоны: двенадцать стоят в наклон друг к дружке, а ещё один сверху положен. Как вы уже, наверное, догадались, — по числу святых апостолов во главе со Спасителем. Вот тебе и «богоборческие» времена.
Потом, когда снопы хорошо просушивались, их свозили в большие скирды, а то и — прямо к молотилке, работавшей «с колёс». Так вот снопы эти подавали из суслонов в колымагу, специальную телегу с высоченными грядками, а потом сбрасывали возле молотилки, вращаемой ремённым приводом от тракторного мотора, особыми сноповыми вилами, железными, двухрогими, которые в иных местах называли уменьшительно вилашками, вилошками или рожнецами, а у нас в селе — подавашками. Происхождение слова вполне понятно — от глагола «подавать», указывающего на главное назначение сего инструмента. Мне доводилось и орудовать подавашкой, и возить снопы в колымаге, сидя с вожжами в руках на громадном возу — целой скирде на колёсах, с которой лошадь смотрелось внизу почти, как мышь под копной. Чтобы поднимать снопы на этакую высотищу, черенки у подавашек делали много длиннее вильных, а зубья — более короткими, иначе б они застревали в соломенном пуке, скрученном натуго перевяслом.
В общем, со многими вилами познакомила меня жизнь в разные годы. Помахал я ими тоже немало — и до мокрой рубашки на спине, и до ломоты в пояснице, но и «до мышечной радости», по выражению нашего великого физиолога Ивана Павлова. Хорошее орудие, ловкое и ухватистое. Не зря пошучивают в народе, мол, наши вилы — везде заправилы…
Однако ни разу, слава Богу, не пришлось мне пользоваться ими как… оружием, ни в нападении, ни в обороне. Между тем такое их запасное назначение известно с давнейших времён. Положим, все мы слышали, что на медведя охотники-смельчаки издревле ходили с рогатиной. А что такое эта рогатина, как не двухрогие вилы, вроде нашенской подавашки? Притом не железные, а деревянные. Заструганная на конце «однорогая» палка — рожно или рожон («сам лезет на рожон», «за наше добро, да нам же рожон в ребро»), с двумя рогами — уже рожны, то есть та же рогатина. К слову, доводилось слышать, что кое-где хозяйки деревенские, должно быть, по аналогии, свои домашние ухваты называют рогачами или вилками.
В качестве холодного оружия идут в дело также обычные трёх- и четырёхрогие вилы. Скажем, жива ещё пословица времён Отечественной войны 1812 года: «На француза — и вилы ружьё». Именно этими «ружьями» действовали многие тогдашние партизаны. Наверное, летучий эскадрон рубаки и поэта Дениса Давыдова был вооружён иначе, но народные партизанские дружины, одну из которых возглавляла отважная русская женщина — старостиха Василиса, уж точно орудовали вилами-рожнами.
Да и в иных войнах, а то и просто бытовых схватках вилы не однажды шли в ход. Прежде всего, понятно, у крестьян, которые их держат под рукою. Недаром жена моя, крестьянская дочь и агроном по образованию, доныне, оставаясь одна ночевать на даче, ставит у изголовья «от лихого человека» именно вилы. И не случайно крестьянский сын Сергей Есенин, ища защиты от гонителей из стана кичливых городских интеллигентов, вспоминал своих сельских родичей: «Они бы вилами пришли вас заколоть за каждый крик ваш, брошенный в меня!»
Ну, а если копнуть подальше в глубину человеческой истории, то мы среди первых, кому пришла мысль о вилах как об оружии, увидим
Любопытно покопаться также в словесных корнях и «отвилках» этого доблестного орудия и оружия. Следы и отзвуки его можно найти ещё во множестве предметов и явлений. Давайте вспомним хотя бы о привычной столовой вилке, которую берём в руки минимум три раза на дню. Она ведь тоже по сути — вилы, и трёхрогие, и четырёхрогие, только маленькие. Вилкой также называют грудную косточку у птиц, что идёт вверх по зобу. Ну, ту самую, которую у варёной курицы мы вынимаем часто с шуткой-прибауткой затем, чтоб разломить за рожки надвое с соседом по столу — «на счастье». Согласно народному поверью, больше повезёт тому, у кого в руке останется большая часть костяного развилья.
Да ведь и в человеке есть свои вилы и вилочки. Скажем, вилами нередко называют (особенно на селе, где живут исконные языкотворцы) человеческие ноги — от туловища до подошв. А вилочкой, по Далю, — «выемку в верхней оконечности грудной клетки, где на шее проходит дыхательное горло», то есть ту трепетную ямочку, что в народе ещё зовётся «душой». Во как! Сама душа наша бессмертная, нетленная, Богом «вдунутая» в нас, оказывается, связана с обыкновенными вилами.
Нечто сакральное, судьбоносное заключено и в «отвильных» словах, уже упоминаемых мною и связанных с путями-дорогами, которые мы каждодневно выбираем, в прямом и переносном смыслах: в развилках, развилинах, извилинах — излуках и разлуках. Недаром есть такая мудрая пословица в народе: «На думах стал, как на вилах». И неслучайно большой художник русский Виктор Васнецов изобразил витязя в глубоком раздумии «на распутье» — развилине дорог: направо пойдёшь налево пойдёшь.
Что там говорить, всю жизнь стоим на этих самых вилах-развильях. И в большом, и в малом. Даже если просто захочешь в оправдание своих грехов-пороков указать на обилие их в другом человеке, мудрые люди заметят тебе: на чужой сарай, мол, вилами не показывай. А то, что они, другие люди, якобы хуже, грешнее тебя, так это ещё по воде вилами писано.
И лопата в руке его
Не знаю, как вы, братцы, а я в пору деревенского отрочества более всего не любил… копать картошку. Не скажу и теперь, что обожаю эту занудную работёнку, но просто смирился с нею. Отчасти потому, что моя нынешняя картофельная деляна в разы меньше тех, с которыми управлялась когда-то наша крестьянская семья в огороде и в поле. Но главное, пожалуй, оттого, что ныне я открыл (всё познаётся в сравнении) ещё более муторное занятие: копать землю — свои девять садовых соток. Вручную, железной лопатой. — А разве прежде, в селе, не знал такого? — спросите вы.
Знал, конечно. Но дело опять же в объёмах и пропорциях. Сельский огород у нас по сути не копали лопатами. Отец каждую весну пахал его. Многие годы — конным плугом, пока в колхозных конюшнях водились кони, а в нашем дворе под навесом стоял однокорпусный плужок с двумя колёсами и гладкими, отполированными в ладонях пахарей рукоятями — «чапыгами». Или — «обжами», как говорили в древние, ещё «сошные» времена.
Как-то родитель мой и меня пытался приобщить к делу пахаря, и я прошёл бороздой два-три гона вдоль огорода, держась, словно за рога, за эти самые обжи-чапыги, но вспахал неважно. Плужный лемех, по-старинному «омешек» (у былинного ратая Микулы Селяниновича, вспомним, «сошка кленовенькая» «поскрипывает, да по камешкам омешики почиркивают»), то и дело норовил при встрече с тем же камешком иль корешком выскользнуть из земли и выбить из рук моих чапыги. Я невольно дёргал вожжи, смущая Савраску, который в недоумении то останавливался, то шарахался в сторону. И напрасно тогда, путаясь в вожжах да обжах, кричал я по-мужицки басовито: «В борозду!». Пласт с отвала уже шёл со сбоями, и в борозде под моими ногами появлялись твёрдые гребни, а на чёрной пашне — серые проплешины. Отец успокаивал: ничего, мол, приноровишься ещё, однако мягко перехватывал у меня вожжи и сам брался за чапыги. Савраска тотчас, без всяких «басовитых» команд, возвращался в борозду, и отец, держась её, уходил за плугом в конец огорода. Очередной взрезанный пласт словно бы сам собой прилегал к дымящейся пахоте.
Нам с сёстрами и матерью оставалось взрыхлить лопатами лишь закраины огорода, где проходу Савраски с плугом уже мешала изгородь. Но это была неширокая полоска, от силы — в сажень. Вскопать её особого труда не составляло. Тем более — дружной семейной артелью, под свойские шутки и взаимные подначивания.
И совсем другое дело — сегодняшние мои сотки. Это ж сколько раз, кто бы посчитал, надо поставить лопату, надавить ногой на её плечико, чтоб она ушла в землю на весь штык, затем вывернуть пласт, положить рядом с предыдущим да ещё ударить раз-другой ребром или плашмя, разбивая комья. Притом всё — в наклон, в наклон. И вот когда разогнёшь усталую спину — передохнуть чуток, невольно тянет на философские размышления по поводу лопаты, её происхождения и роли в судьбах человеческих.