Журнал «День и Ночь» №3 2009 г.
Шрифт:
Демократия — это просто правящее своекорыстие, которое, по Аристотелю, «общей пользы в виду не имеет» и нисколько не печётся о тех выдающихся людях, которые его обеспечивают. Во многом именно по этой причине противостояние союза государств во главе с демократическими Афинами и союза государств во главе с тоталитарной Спартой закончилось в древности поражением Афин.
3
По мнению Вельсапара, демократия приходит на смену «коммунистическому тупику». Однако даже самый тоталитарный режим — это тоже лишь форма управления. Важным и здесь остаётся вопрос: «для себя» работает эта форма или «для всех»? Ведь тот же осмеянный в романе «социализм», между прочим, определялся Лениным как
Разумеется, эти соображения нисколько не умаляют литературных достоинств романа «Кобра». Но раз уж в этом романе Ак Вельсапар выступает не только как писатель, но и как социолог, то и мы вправе высказать ему претензии не как писателю, а как социологу. С точки же зрения социолога, едва ли справедливо обвинять людей в терпимости к тоталитарному режиму, как это делает автор («Был бы раб, а хозяин всегда найдётся» (стр. 21.) Для человека, который еле сводит концы с концами, «бесплатный газ, электричество, вода, соль […], а тем, кто всё-таки решил уйти в мир иной, — гроб и саван» (стр. 386), а также освобождение от квартплаты, которые гарантирует ему государство, значат намного больше, чем абстрактные демократические свободы, которые, к слову сказать, прежде всего, отнимут у него и то немногое, что он имеет (это прекрасно понимает и сам господин товарищ Президент: «…люди хотят халявы, куда больше справедливости» (стр. 416–417). Ак Вельсапар не учитывает, что при любом насильственно введённом единомыслии — славословия в адрес партии или лично господина товарища Президента для большинства граждан становятся не более, чем привычным ритуалом, который давно уже не затрагивает ни ума, ни сердца.
Не только главный герой романа, но и вся «Кобра» пропитана ядом. А, как выражается Кобра, только «.. умеренная доза змеиного яда людям особого вреда не причиняет […] А вот если наоборот, то это гораздо страшнее» (стр. 349). Поэтому, очевидно, что яд романа «Кобра» — не для того, чтобы вылечить смертельно больную систему, а для того, чтобы, тем верней, уничтожить её. И если, с точки зрения социологии, роман «Кобра» выглядит небесспорным, то можно определённо сказать, что Вельсапар-писатель победил Вельсапара-социолога. Ирония, сарказм по отношению к тоталитарному режиму не просто талантливы, они издевательски точны. И точность их, подчёркивая свою универсальность, будет только многократно усиливаться по мере очередной смены картинки в калейдоскопе времени. «Под демократию и права человека я отвёл просторный кабинет в моём Дворце, — хвастливо утверждает господин товарищ Президент» (стр. 386). Перед нами — не безудержная фантазия карикатуриста. Поэтому с помощью романа «Кобра» любой читатель не только откроет в привычном для себя типе общества какие-то новые чёрточки, но и, самое главное, — пишущего на «великом и могучем» русском языке талантливого туркменского художника слова Ака Вельсапара.
Михель Гофман
Американская Идея
Искусство жить, или искусство выживать
«Где Жизнь, которую мы теряем в Выживании?»
Томас Эллиот
Многогранная культура искусства жизни, эстетика повседневного существования в Европе создавалась в течение веков. В Соединённых Штатах, в цивилизации бизнеса, это искусство не могло привиться. Недаром европейцы называли американскую цивилизацию «цивилизацией без культуры». «Америка это страна, в которой 32 религии, и всего одно блюдо на обед, бобы», — писал Шарль Талейран, деятель наполеоновской эпохи. Со времён Талейрана американское меню значительно расширилось, утончённая французская кухня стала популярной в среде образованного среднего класса, но массы
Александр Герцен, в середине 19-го века, со времён Талейрана прошло почти пятьдесят лет, пишет об американцах-богачах, нуворишах в Европе: «… (они) готовы слушать всё без какого-либо исключения, глазеть на всё, что попадается на глаза, питаться всем, что подают, носить всё, что предлагается…. они носят дешёвую, безвкусную одежду, которая на них отвратительно сидит, это всемогущая толпа всепоглощающей посредственности. Все попытки остановить триумфальное шествие мещанства обречены на неудачу».
Об этом же качестве американской жизни говорил и современник Герцена, Алекс Токвиль: «Они (американцы) видят счастье, как физический комфорт, и… невозможно представить себе, что можно тратить больше энергии на его достижение».
Американский мещанин, по своей сути, ничем не отличается от российского. Та же цель жизни — увеличение своего материального богатства, тот же смысл жизни — увеличение материального комфорта и разнообразие физиологических ощущений. Остальное — красота природы и творений человеческих рук, богатство эмоций и мыслей, — вне его интересов.
В Европе человека, не имеющего интереса к тому, что цивилизация считает своим истинным богатством, культуре, философии, искусству, называли «филистером», существом низшей, недоразвитой человеческой породы, не способным подняться выше своей физиологии.
«Поэзию физиологического существования» в русском языке принято называть пошлостью.
Пошлость — это всё, что делает высокое низким, многомерное одномерным, это элементарная, упрощённая форма жизни, равнодушная ко всему, что выходит за пределы физического и физиологического мира.
Владимир Набоков в биографии Гоголя, написанной им для американского читателя, посвятил 12 страниц из 155 объяснению русского понятия пошлости, которого нет в английском языке. Почему Набокову, знатоку обоих языков, понадобилось 12 страниц для объяснения такого феномена, как пошлость? Американец видит себя и мир только в физических категориях и характерное для русской культуры пренебрежение к физической стороне жизни ему непонятно. Набокову понадобилось длительное и подробное объяснение феномена пошлости, его негативной оценки в русском сознании, в то время как для американца это естественная и единственно возможная форма жизни и мироощущения.
Есенин, после своего путешествия по Америке 20-ых годов, назвал Нью-Йорк, олицетворение всей страны, Железным Миргородом, воплощением мещанской пошлости в гигантских масштабах.
Российская интеллигенция так же, как и европейская, видела в мещанстве глухую, враждебную культуре силу, оно воплощало в себе «свинцовые мерзости» российской жизни, интеллигенция же всегда находилась в противостоянии к мещанству, к своему Миргороду.
Новый Свет, в отличие от Европы, ничего не мог предложить человеку, кроме материальной, физической стороны жизни. Новый Свет не имел многовековых накоплений культуры, цивилизация на новом континенте только создавалась, и эта форма жизни стала доминирующей.
Английский публицист и философ Олдос Хаксли уже в 1962 году в своём эссе «Взгляд на американскую культуру»: «Американский образ жизни — это поэзия физиологического существования, и все силы науки используются, чтобы воспитать именно такую породу людей, которая знает только культуру физиологической жизни». Правнук второго президента США Адамса, Джеймс Труслоу Адамс, в своей книге «Our business civilization», объясняет появление этого человеческого типа тем, что Америка — это цивилизация бизнеса. «Кто такой бизнесмен? Это человек, который рассматривает весь мир с точки зрения прибыли, он слеп ко многим другим сторонам жизни. Прекрасный пейзаж для него не больше, чем удачное место для постройки жилого комплекса, а водопад наводит на мысль о плотине и электростанции. Бизнесмен глух к эстетике и поэзии жизни. Его жизнь вряд ли можно назвать полноценной. Убожество, нищета, скука такой жизни очевидна».