Журнал «Если», 1994 № 09

Прижавшись спиной к скале, Нивен ощупывал кончиками пальцев растрескавшуюся поверхность камня. Стена, похоже, делала изгиб. Нивен молил, чтобы удалось обогнуть котел, куда он попал, иначе —

конец. Покойник — и точка. Кентавр приблизился еще на несколько футов, подняв тучу красной пыли. Его золотые копыта сделались темно-малиновыми. Получеловек-полуконь из прочитанных в детстве мифов, как он очутился здесь?

Маленькие глазки-буравчики кентавра были такого же красного цвета, как и земля, которую он топтал от нетерпения. Неожиданно Нивену почудилось, что лицо кентавра похоже на лицо Джона Бэрримура. Как две капли воды. Только крошечные глазки, красные и злобные, портили сходство. В них светилась незнакомая ярость.

Невероятным образом Нивен, человек без особых талантов и достоинств, был переброшен в некое… место? время? континиум? (но Земля ли это вообще?), где до сих пор бродят кентавры. Один из них сможет наконец выместить веками копившуюся ненависть на представителе расы, в свое время вытеснившей кентавров с привычных мест обитания. Настал день расплаты с Homo sapiens.

Нивен медленно продвигался вперед, не отрывая спины от скалы. Одной рукой он продолжал ощупывать каменный выступ, с которого осыпались сухие крошки глины, а другой — размахивать сучковатой увесистой палкой. Когда Нивен на момент опустил свое оружие — слишком было тяжело, — кентавр прыгнул. Нивен успел развернуться вполоборота и что есть силы снова замахал дубиной. Кентавр резко затормозил, пропахав копытами глубокие борозды в сухом грунте и замер в двух футах от крутящейся, как пропеллер, палки. Нивен, не прекращая вращать ее, повернулся к стене боком и со всего маху ударил дубиной по скале — дерево разлетелось на куски.

Кентавр удовлетворенно фыркнул.

Нивен мгновенно покрылся липким потом. От сильного удара его хорошенько тряхнуло, а левая рука тотчас потеряла чувствительность и онемела. Однако в скале открывался проход, которого он, стоя спиной, прежде не замечал. А вместе с проходом появилась и робкая надежда остаться в живых. Когда кентавр приготовился к последнему прыжку, намереваясь раздавить своим огромным телом ничтожного человечишку, Нивен боком протиснулся в узкую щель и очутился внутри горы. Не раздумывая ни секунды, он повернулся спиной к входу и понесся что было сил во мрак пещеры. Бледно-голубой свет, и так неяркий из-за завесы плавающей в воздухе мелкой пыли, бледнел все больше и наконец угас совсем, как только Нивен свернул вбок. В кромешной тьме абсолютно ничего не было видно, разве что мерцали перед глазами крошечные искорки.

И тут вдруг до Нивена дошло, что свет, от которого он убегал, — те самые обрывки голубизны и трупная желтизна неба — не имели ничего общего с цветом небес всех известных ему на земле мест. Но в этот самый момент Нивен споткнулся о каменный выступ и, кувыркаясь, полетел в бездонную пропасть. Он пытался ухватиться за что-нибудь, но натыкался лишь на невидимую стену из гладкого камня, сырую и холодную. В этих бесплодных попытках он содрал кожу с кончиков пальцев, но словно не ощущал боли. Всплеск воды, в которую, едва не сломав себе спину и шею, врезался Нивен, заглушил его пронзительный крик.

Он погружался в черную бездну. Рот был заполнен вонючей мерзостью, сомкнувшиеся воды утягивали в погребальный холод тело своей жертвы.

Воспоминания,

не встречая преград, хлынули в незащищенный никакими барьерами разум.

Он снова очутился… в старой лавке предсказателя.

Неужели это было всего лишь несколько минут назад? Он стоял в лавке предсказателя в Тихуане, обнимал девушку, отпускал едкие и циничные замечания. Разве могла прийти мысль, что он окажется в этом каменном мешке, лицом к лицу с разъяренным кентавром?

Или это было давно? И с тех пор минул действительно огромный срок. Но не все ли теперь равно, раз его поглотили мрачные воды Стикса?

«Huaraches» — значилось на вывеске — и «Serapes». [1]

Берта смотрела на него сквозь стакан — она предпочитала «Том Коллинз». Нивен поигрывал соломинкой в своем, с порцией «Куба Либре», насвистывая незамысловатый мотивчик. Взгляд его вяло скользнул по Авенидо Революсьон.

В Тихуане доступно все, что ни пожелаешь. Десятилетние подростки обоего пола. Девственники или девственницы. Настоящая французская парфюмерия за вычетом тарифа. Марихуана. Гашиш. Любые наркотики. Бонго, деревянные донкихоты ручной работы, индейские лавчонки, бой быков, скачки, тотализатор, стриптиз-шоу. Браки, разводы, секс в автомобиле. И, конечно, быстрые и без хлопот аборты. А вот, пожалуйста, фотография: вы в широченном сомбреро верхом на осле. Осел на осле…

Приехать сюда — сущее безумие. И все-таки они здесь, ибо у Берты возникла «проблема». Но теперь дело сделано, и она чувствовала себя — «спасибо тебе, дорогой» — просто классно. Они заскочили в это открытое кафе пропустить по рюмочке: Нивен знал, что ей обязательно захочется выяснить отношения.

Он не имел ни малейшего желания начинать. беседу: Ему даже не хотелось смотреть на Берту. Нивен был уверен, что она догадывается о его состоянии, но, подобно всем женщинам, все-таки продолжает испытывать в нем потребность, надеется, что он поможет разделить с ней ее страхи и переживания. Но Нивен не мог предложить Берте того, чего ей хотелось. Он не мог отдать ей самого себя.

Их отношения развивались обычно. Много смеха, много чувственности, потом Берта забеременела. У Нивена появился шанс, возможно, первый и единственный раз в жизни, поделиться собой с кем-то другим, не испытав при этом неприязни и психической травмы, обрести реальную поддержку и спокойствие.

Берта согласилась на аборт, а Нивен оплатил расходы на операцию. И вот теперь они сидят в кафе; Берта испытывает страстное желание объясниться, но Нивен молчит, прекрасно понимая, что от этого теряет ее. Он поймал себя на мысли, что старается смотреть куда-то вверх. Конечно, красавицей Берту не назовешь, но ее лицо ему очень нравилось. Пожалуй, жить, видя постоянно такое лицо, он сумел бы.

Берта улыбнулась.

— Ну и что же дальше, Джерри?

— Нам следует поступать так, как требуется. И, пожалуйста, не надо давить на меня.

Глаза Берты на миг вспыхнули.

— Я и не напираю, Джерри, а просто спрашиваю. Мне тридцать пять, у меня никого нет, и это ужасно ложиться в постель одной, не имея никакого будущего. Похоже, именно в этом и заключается твой рациональный подход?

— Рациональный, но вовсе не обязательный. Кажется, ты провела несколько неплохих недель?