Журнал «Если», 1995 № 06
Шрифт:
Корженовский был неумолим.
— Если вы и впрямь ангел, господин Мирский, то вряд ли так трясетесь за свою шкуру, как мы.
— Ангел? Вы на меня сердитесь? — На лицо Мирского вернулось безучастное выражение.
— Я сержусь на эту дурацкую ситуацию, — ответил Корженовский, немного втягивая голову в плечи. — Извините за вспыльчивость. — Он поглядел на Ольми, который слушал со сложенными на груди руками. — Нас обоих раздирают чувства. Господин Ольми был бы рад вернуться к своим бумагам и оберегать Гекзамон в Пути, а я в восторге от перспективы открытия. Та моя часть,
Ланье чуть не съежился, когда Корженовский посмотрел в его сторону.
— …Ей вообще не терпится. Но одно дело — амбиции наших не слишком ответственных эго, а другое — безопасность Гекзамона. Да, господин Мирский, они могут очень сильно не совпадать. Доводы у вас, конечно, железные, вот только беззаботность мне совсем не по нутру. — Инженер опустил глаза и глубоко вздохнул.
Мирский промолчал.
— По правде говоря, — вступил в беседу Ольми, — на Гекзамоне и без вас хватает голосов в пользу открытия.
— Благодарю за разъяснения, — спокойно произнес Мирский. — Я недостаточно хорошо понимал ситуацию. Видимо, к Нексусу нужен осторожный подход.
Возле двери зала появилась Земля, опоясанная спиралью ДНК, — символ заседающего Нексуса Земного Гекзамона. Рядом материализовался дубль председательствующего министра Дриса Сэндиса.
— Полный кворум, — сообщил он. — Милости просим на заклание.
Мирский расправил плечи, улыбнулся и первым направился в зал. Ланье вошел последним и, пробираясь к своему креслу, вспомнил, как сам выступал в Осеграде перед Нексусом Бесконечного Гекзамона. Как давно это было…
Мирский невозмутимо вошел в прозрачную сферу детектора лжи перед трибуной председательствующего министра. Соседнюю трибуну занял президент Фаррен Сайлиом. Ланье уткнулся взглядом в пиктор перед креслом, страшась нового изнурительного натиска воспоминаний и одновременно с нетерпением дожидаясь начала заседания. Что нового скажет Мирский на этот раз? Какие откроет подробности?
ГЕЯ
Киргиз в черном суконном мундире вел допрос в экспедиционной палатке. Он сидел по-турецки в центре круга, состоящего из пяти его солдат, Оресиаса, Джамаля Атты, Деметриоса и Люготорикса. Прочие стояли вне круга, с ними — Рита; руки у нее были связаны тонкой веревкой. Видимо, участие женщин в военной экспедиции было для киргизов немыслимым; никому не удалось убедить их в том, что Рита начальник.
В круг вошел тощий и жилистый коротышка-толмач в русском мундире современного образца: тускло-коричневый китель с металлическими знаками различия на воротнике, льняные штаны в обтяжку и полусапожки из мягкой кожи. Смахивающий на быка командир-киргиз говорил, а коротышка переводил на государственный греческий.
— Я Батур Чингиз. По велению моих почтенных господ, русских из Азовской Мискны, контролирую этот квадрат пастбищ. Вы нарушители границы. Мне угодно выслушать ваши объяснения и передать их по радио господам. Не соблаговолите ли начать?
— Мы научная экспедиция, — сказал Оресиас.
Толмач ухмыльнулся, но перевел. Батур тоже улыбнулся, обнажив желтые зубы.
— Я не
— Времени на это не было, — пояснил Оресиас. — Очень уж дело срочное.
— А этот черный, что скажет? Араб?
Джамаль Атта кивнул Батуру.
— Мы научная экспедиция.
— Ну, как знаете. Я доложу, что вы врете, и тогда мне велят казнить вас или рассадить по клеткам и отправить в Мискну. Признавайтесь: вы мятежники из Аскандергула? («Это он, конечно, — кивнул переводчик на киргиза, — Александрейю имеет в виду».)
— Не понимаю, — ответил Оресиас.
— Или вы сбежали из дворца? А? Может, вы трусливые дезертиры и ищете убежища в наших обширных владениях?
— Нам о мятеже почти ничего не известно.
— Мы сами о нем впервые услышали несколько часов назад. — Киргиз расправил широкие плечи, запрокинул голову и пристально поглядел на Оресиаса. — Мы не из тех, кто верит всякой чепухе. («Это он насчет варваров», — снова добавил от себя переводчик.) У нас есть рации, и мы поддерживаем связь с крепостями. Мы даже моемся, когда реки полноводны или когда стоим гарнизоном.
— Мы питаем должное уважение к знаменитым киргизским джигитам, служащим Руси и Азовской Мискны, — произнес Атта, косясь на Оресиаса. — Да, мы вторглись без спроса и теперь смиренно молим о снисхождении, в котором, без сомнения, доблестный солдат Батур Чингиз не откажет нам под небом Господа и среди пастбищ дьяволов-наездников.
Оресиас сузил глаза, но не стал препятствовать дипломатическим потугам Атты.
— Отрадно внимать столь изысканным речам, но снисхождение, увы, не в моей власти. Я, как вы изволили выразиться, солдат. Солдат, а не господин. В общем, довольно об этом. Не желаете ли рассказать еще что-нибудь поучительное или можно вас отправлять?
Рита дрожала. Ключ у нее отняли, когда выволакивали из пчелолета. Понять, что происходит с Вратами, она не успела — помешало наступление сумерек. Сейчас ей больше всего на свете хотелось оказаться подальше от этого места, забыть об ответственности перед бабушкой, Академейей и Ее Императорским Величеством. Где она? Что с ней?
Ей было страшно. Последние часы заставили взглянуть в глаза правде, которую раньше она ухитрялась не замечать. Она — смертна. Эти люди, если им прикажут, с удовольствием убьют ее и всех ее спутников. И Люготорикс не спасет, разве что первым примет смерть.
Пленников пинками выгнали из палатки и отвели в загон, наспех сооруженный из палаточных опор и упаковочного брезента от неприкосновенного запаса продуктов, выгруженного из чайколета. Крыши не было и в помине, поэтому по загону гулял холодный ветер.
— Конец нам, похоже, — прошептал Рите Атта, когда киргизский солдат поднял и привязал последнюю брезентовую секцию ограды. Пехотинец с любопытством скосил на них узкие глаза и отошел.
Ограда выглядела хлипкой, но никто не отваживался даже прикоснуться к брезенту. Киргизы издали показывали ружья и тыкали себя пальцами в животы, давая понять, что на любого, кто попробует выбраться наружу, у них найдется пуля.