Журнал «Если», 1999 № 05
Шрифт:
Сказав «по говенной дороге», я сразу же прикусываю язык, потому что знаю, продолжи я в том же духе, мне несдобровать. Вообще, хотя ростом Сьюзан не выше пяти футов и двух дюймов, а весом самую толику тяжелее ста фунтов, связываться с ней решаются немногие, и даже ее собственные дети не дерзят ей, а ведь старший, Барри, уже ходит в восьмой класс. Прежде, помнится, Барри играл со мной, но когда подрос, стал меня стесняться, что вполне понятно, поскольку подростки вечно стесняются всего на свете и порой даже себя самих.
Так вот, убираю я, значит, за Дуралеем, а
— Не подскажешь, как найти Немецкие Деликатесы Оскара? — спрашивает он меня.
Я, продолжая орудовать шваброй, объясняю ему, что раньше так назывался магазинчик рядом с почтой, но сейчас его там уже нет, потому что он стал одним из отделов нового супермаркета, который недавно построили на шоссе № 25-А прямо на том месте, где прежде была персиковая ферма, но и той фермы на этом месте тоже нет, потому что владельцы продали ее и укатили во Флориду; сейчас из наших мест многие перебираются во Флориду, но это не для меня, ведь я привык жить здесь.
Понял меня ученый, наверное, лишь отчасти, потому что он ни с того ни с сего вдруг показывает на Дейзи и спрашивает:
— Это попугай?
А Дейзи суматошно мечется по своей клетке — она всегда волнуется, едва завидев швабру. Сьюзан считает, что это оттого, что Дейзи, когда она была еще только птенцом, наказывали шваброй, но такое вряд ли возможно; по-моему, даже у самого подлого негодяя не поднимется рука на крошечного попугая. А как, по-вашему, прав я или нет? Хотя, с другой стороны, на свете полно всяких уродов, вспомнить хотя бы Шмидтов и то, что они творили со своей дочерью-крошкой. Историю о них я прочитал в последнем «Ньюсдэйе» раз, наверное, десять, и от этого желудок у меня едва не вывернулся наизнанку, а руки стали такими потными и дрожали так сильно, что я весь вечер не мог ничего делать.
— Это попугай, — подтверждаю я.
— Я и не знал, что они так громко кричат, — удивляется посетитель.
— Они не кричат, а разговаривают, — возражаю я.
— От такого разговора хочется на стену лезть, — говорит он.
Я пожимаю плечами — мол, каждому свое.
— Если его крик — это разговор, то о чем он толкует? — интересуется посетитель.
Я понимаю, что попугаи ему нравятся, хоть он и сказал, что от крика Дейзи ему хочется лезть на стену. Люди обычно любят попугаев, и это, думаю, потому, что попугаи ведут себя скорее как собаки или кошки, чем как птицы.
— Дейзи не он, а она, — объясняю я, а сам протираю при этом пол. — И говорит она много всякого разом. Во-первых, что я опять пользуюсь шваброй. Сьюзан — хозяйка магазина — считает, что прежний владелец бил Дейзи шваброй, но это — всего лишь теория Сьюзан, а не моя. — Ученый улыбается, я, тоже улыбаясь, продолжаю: — Если вы спросите меня,
Умница Дейзи наклоняет голову и внимательно смотрит на меня, будто специально показывает ученому парню, что я имею в виду. Да, попугаи — действительно птицы смышленые, до того смышленые, что порой мне кажется, что они понимают каждое произнесенное нами слово.
— Вам интересно, что еще она говорит? — продолжаю я. — Она хочет полетать и просит нас хотя бы на время выпустить ее из клетки, но сделать этого мы не можем, потому что в магазине посетители.
— Так она кусается? — спрашивает ученый, с интересом глядя на Дейзи.
— Нет, мистер, не кусается, — уверяю его я. — Она лишь самую малость клюется, но клюв у нее, как и у всех попугаев, сильный, и потому, если она вас все же тюкнет, то вполне может потечь кровь, а Сьюзан вовсе не хочется, чтобы вы подали на нее в суд. Сьюзан очень печется о своем магазине. Оно и понятно: ей надо оплачивать обучение детей в колледже.
— А что еще говорит Дейзи? — спрашивает ученый, снова улыбаясь. Он, конечно же, в душе потешается надо мной, но я не против, поскольку знаю, что не всякий, кто потешается надо мной, желает мне зла. Когда я был помоложе, мне часто доставалось, потому что я чувствительный, как радар. Ученый парень непрерывно щурится, да и левый глаз у него изредка подергивается, но это вовсе не значит, что он желает мне зла, а если бы желал, я бы об этом уже догадался.
— Дейзи говорит, что вы нездешний, — сообщаю я. — По ее словам, вы вообще не из нашего штата. У попугаев чуткие уши, и они точно подмечают, что и как вы говорите.
— Верно, — признает ученый, — Дейзи права. Я из Вашингтона, округ Колумбия.
— Вот это да! — удивляюсь я. — А вы, поди, один из тех, кто работает с инопланетянином?
Он кивает, но с таким кислым выражением, будто узнал, что ему предстоит в выходные работать, тогда как все остальные отправятся развлекаться на пляж.
— Да, — подтверждает он с тяжким вздохом. — Я один из тех, кто работает с инопланетянином.
— Некоторые уверяют, что инопланетянин зеленый, как гороховый стручок, — говорю я, памятуя вчерашний разговор в баре. — А другие говорят, что цветом он, как шпинат. Так какого же он цвета на самом деле, как стручок или как шпинат?
Ученый хмурится, будто ему прежде и в голову не приходило, на какое растение похож инопланетянин.
— Не знаю, — признается он наконец. — Наверное, цветом он скорее схож с горохом, чем со шпинатом.