Журнал «Если», 1999 № 05
Шрифт:
— Нет, нужен, Марти, — настаивает Сьюзан. — Тебе следует подумать о своем будущем. Что ты станешь делать, когда состаришься и не сможешь больше работать?
— Я пойду домой, — говорю я и ежусь, вспомнив, как миссис Пископо сидит вечер за вечером в гостиной перед телевизором и смотрит глупые холодные шоу.
— А кто заплатит за дом? — спрашивает Сьюзан, не спуская с меня серьезных серых глаз.
— Не знаю, — честно отвечаю я.
Сьюзан, похоже, права, и хотя я многого и не понимаю, серьезность в ее голосе убеждает меня, что она говорит дело. Наверное, действительно, если у меня в старости не
— Что мне надеть в банк? — спрашиваю я.
— Оденься просто в чистое, — советует мне Сьюзан и жмет руку.
Я тронут, до того тронут, что почти ничего не говорю весь этот день и весь следующий. Сьюзан заботится обо мне, словно я часть ее семьи, и мы с ней теперь уже не наемный рабочий и наниматель. Даже не верится, что моя жизнь вдруг так круто переменилась к лучшему, но переменам этим, мне точно известно, я полностью обязан профессору Пфейфферу и инопланетянину.
В ближайшую пятницу мы со Сьюзан отправляемся в банк и подписываем там все нужные бумаги. На прощание менеджер крепко жмет мне руку и говорит:
— Я читал о вас в газетах, мистер Богати.
Менеджер очень вежлив со мной и даже фамилию мою произносит почти верно. Мне это нравится.
— Спасибо, — говорю я.
Из банка я выхожу окрыленный, ведь я и предположить не мог, что стану таким знаменитым и смогу запросто зайти в банк, а его служащие подарят мне на память ручку.
Но все хорошее имеет конец, и моя история не исключение. Я сам во всем виноват — положил руку на колено инопланетянину. Или, по крайней мере, эта моя неосторожность послужила толчком к его уходу. Сейчас расскажу, как это случилось.
Я захожу к пришельцу, как делаю это вот уже много дней подряд, и он тут же принимается тараторить, даже более быстро, возбужденно, чем обычно. Мне думается, что он чем-то испуган, наверное, подозревает, что за ним вскоре явятся его соплеменники и силком заберут отсюда. И в то же время он показывает мне, что на испуг его не возьмешь.
— Не принимай близко к сердцу, — советую я и кладу руку ему на колено, поскольку считаю, что, проведя вместе столько времени, мы стали не чужими друг другу.
Инопланетянин замолкает и, как нередко это делает Дуралей, с удивлением глядит на меня, причем все его многочисленные глаза моргают одновременно. И тут происходит чудо: пришелец произносит человеческое слово.
— Близко, — говорит он даже более внятно и отчетливо, чем смог бы повторить за мной самый смышленый попугай.
И вдруг инопланетянин за считанную секунду становится из зеленого темно-голубым, запах брокколи в комнате сменяется ароматом лимона и каких-то пряностей. Инопланетянин слегка подается вперед в своем кресле и касается головой моей головы. Я до глубины души тронут, потому что понимаю: так он сообщает мне, что отныне мы друзья и даже кровные братья. Я это знаю еще и потому, что видел в старых вестернах, как в знак дружбы и братства вот так же касались друг друга головами бывшие заклятые враги — индеец и ковбой. В комнату врывается Роберт и с ним куча ученых, и все они орут. Я угадываю смысл происходящего: инопланетянин сейчас покинет нас. Ученые испуганы этим, потому что на изучение пришельца
— Межатомный! — кричит Роберт.
— Боже! — говорю я и, по-моему, даже не единожды.
— Вы видели? Вы видели? — вопрошает профессор Пфейффер, будто мы — на футбольном матче и нападающий только что забил из угла поля красивейший гол.
Ко мне подскакивает Роберт и, слегка разорвав мою рубашку, рывком поднимает из кресла.
— Что ты сделал? — зло, сквозь зубы цедит он.
Немедленно вспомнив, что мне было велено не прикасаться к гостю, я начинаю извиняться. Все возбуждены и, как мне кажется, говорят глупости. Кто-то бежит к лестнице взглянуть, не появился ли инопланетянин этажом выше, но вскоре выясняется, что его вообще нет в здании; хотя, по-моему, догадаться о том, что инопланетянин, подобно ИП из фильма Спилберга, отправился домой, можно было даже не будучи ученым.
И тут начались бесконечные вопросы. Хотя инопланетянин исчез вот уже больше года назад, мне их задают до сих пор — сначала задавали сутками напролет, затем часов по десять кряду, а теперь уж только от случая к случаю. Отвечая на вопросы, я стараюсь вовсю, но ученых мои ответы не устраивают.
— Что тебе сказал инопланетянин? — спрашивают меня.
Я не знаю, что он сказал, во всяком случае, не могу выразить это словами.
— Что его раса хотела сообщить нам?
Ответы мне неизвестны.
Ко мне даже приезжал президент и тоже расспрашивал. Я был этим так впечатлен, едва мог открыть рот. Еще бы, ведь прежде я никогда президента не видел, разве лишь по телевизору да на обложках «Ньюсвик», и вдруг я сижу перед ним и даже ощущаю запах его одеколона. Оказывается, в жизни он выглядит ниже и старше, к тому же более усталым, чем на экране или на фото, но вместе с тем он наделен таким обаянием, так располагает к себе и заставляет верить в его исключительность и правильность всех его решений, что прикажи он, и я ради блага страны без разговоров вошел бы в горящее здание.
— Что инопланетяне хотели от нас, Марти? — спрашивает меня президент и кладет мне на колено руку, совсем так же, как когда-то я инопланетянину.
— Инопланетянин был здесь не с миссией, а сам по себе, — говорю я и, не зная, как принято обращаться к президенту, добавляю: — сэр. Он лишь хотел поговорить с кем-нибудь и, полагаю, выбрал для этого меня.
Я заявляю это уже не в первый раз, но мне не верят, утверждают, что пришелец не отправился бы за многие световые годы ради того, чтобы побеседовать с одним-единственным человеком. Он хотел установить контакт, считают ученые, контакт не между двумя существами, а между двумя цивилизациями. Ну, без сомнения, ученые умнее меня, и их слова звучат вполне убедительно, но все же, думаю я, помыслов зеленого инопланетянина, который в один прекрасный день изменил цвет и, пролетев прямо сквозь потолок, покинул нас, они не поняли. Я уверен в этом ничуть не меньше, чем в том, что зовут меня Мартин Богети.