Журнал "Если" 1999, номер 11
Шрифт:
Я поступил в один из бостонских колледжей, нечто вроде технического училища, и стал специализироваться по компьютерам. Эвелин уехала куда-то изучать физику.
Таких друзей, как Эвелин, у меня больше никогда не было. Мне больше не доводилось встретить человека, которого бы всерьез интересовало, открываем ли мы произвольные тексты или создаем их сами. С Эвелин можно было часами спорить на эту тему. Я полагал, что мы их открываем, она выступала за акт творения. Сошлись мы на том, что Ньютон свое исчисление открыл, а Шекспир «Гамлета» создал.
Однажды я наблюдал
Потом я поднял картонку над головой. Через дырку на тротуар упало изображение скукожившегося светила. Вокруг меня столпились любопытные. Я забрался на ступеньки, чтобы сделать изображение яснее. Дети кричали «браво», взрослые аплодировали моей догадливости. Я начал было объяснять азы небесной механики, чем рассеял толпу. Видимо, подошел к концу обеденный перерыв.
Ранним утром следующего дня мне позвонила мать, чтобы сообщить о смерти отца.
– Грузовик на заводе подавал назад и наехал на него. Ужасная случайность!
Я едва не сошел с ума окончательно.
На первом курсе колледжа я изучал основы математики и в итоге понял, что построить машину, генерирующую настоящие случайные числа, невозможно. Ты-то зарабатываешь на жизнь тем, что чинишь сломавшиеся механизмы, и, видимо, воображаешь, что Вселенная основана не просто на произволе, а на извращенном произволе. Но серьезные математики знают, что не существует такого фокуса, такого уравнения, чтобы создать по-настоящему произвольный числовой ряд. Нам с Эвелин было в свое время невдомек, что наша «Обезьяна Моторола» мертворожденная.
Вселенная – не большая машина, ловко собранная Космическим Часовщиком, и не колесо рулетки, где снуют, подобно белым шарикам, атомы, выстраивая нашу судьбу в соответствии с единственным случайным событием. Нет, Вселенная – это нечто другое, нечто среднее, нечто таинственное, настолько опирающееся на числа, что всякое предсказание исключено.
Вот пример. Вылей стакан воды в океан и подожди несколько лет, чтобы твоя вода смешалась с океаном. Потом снова ступай на пляж и зачерпни из океана стакан воды. В твоем стакане окажется несколько молекул воды, которую ты вылил десяток лет назад.
Странно? Но объяснить это легко. В одном стакане воды гораздо больше молекул, чем стаканов воды в целом океане. С числами можно проделывать поразительные вещи. Особенно с большими.
По той же логике, в каждом выпиваемом тобой стакане воды содержатся молекулы, бывшие когда-то в теле Иисуса Христа. Вот тебе математическое доказательство святого причастия.
Вообще-то я не склонен к мистике. Хочу познать Бога напрямую. Так сказать, Причастие Крупных Чисел.
Скоро ты поймешь, куда я клоню.
После гибели отца началась решающая фаза моего проекта – проекта всей жизни. Парень, живший напротив, купил новый телевизор и отдал мне старый, черно-белый, с двенадцатидюймовой трубкой.
Это навело меня на одну идею.
Помехи на твоем экране, когда по программе нет трансляции, – это фоновая космическая радиация, оставшаяся после Большого Взрыва. Странно, но захватывающе! Каждый вечер ты можешь наблюдать у себя на дому сотворение мира.
Я купил в магазине «Радио-Шек» разных деталей – из тех, что свисают гроздьями и пылятся годами: интегральную схему аналого-цифрового конвертора с разводкой, набор сопротивлений и конденсаторов, 12-вольтовый трансформатор и пустую плату, на которой хотел собрать мою схему.
Меня интересовала несущая частота из телевизионного тюнера. Вытащив тюнер из ящика, я присоединил его к компьютеру. Частота передавалась по шестидюймовому коаксиальному кабелю в аналого-цифровой конвертор. Я настроился на молчащий канал и наконец-то получил произвольный числовой ряд. Произвольнее не бывает.
В то время я работал на «эй-тишке» с 12-мегагерцевым процессором «Интел-286», винчестером на 40 мегабайт и двумя флоппи-дисководами – самая совершенная техника, какую только мог тогда предложить рынок. Я переписал свою «Обезьяну Моторолу» так, чтобы она стала IBM-совместимой. Пришлось изрядно повозиться, соединяя мою схему с серийным портом компьютера, но в конце концов проблема была решена.
Скажи, Пит, тебе понятны мои занятия?
Эфирные помехи, оставшиеся от Большого Взрыва, то есть с начала времен, ловил и усиливал тюнером, конвертор переводил в цифры, потом компьютер – в буквы. На жестком диске появлялся конечный продукт – произвольный текст.
«Обезьяна» под номером два оказалась успешнее первой. До сих пор помню самый поразительный произвольный текст, который я открыл, или, как сказала бы Эвелин, создал:
«Один из величайших сюрпризов в истории науки – ознаменование конца двадцатого века концом эры разума и гибелью четырехсотлетней мечты рационалистов о Просвещении. В последние годы разум вырывается из разумных границ. Подготовленные люди обнаружили, что Вселенная содержит разумные ограничения, не подлежащие нарушению. Скорость быстрее скорости света невозможна; точно так же ряд параметров Вселенной не подвластен разуму. Идея не нова. В середине века философ-провидец Витгенштейн написал: «Исчерпав доказательства, я наткнулся на коренную породу, от которой отскочила моя лопата».
Весь двадцатый век наука спотыкалась о фундаментальные, хитроумно построенные, неразрешимые загадки. Правота Витгенштейна постепенно стала понятна всем».
Запомнился еще один текст:
«Очередное полотно. Здесь все решит цвет. В этот раз – всего лишь моя спальня. Стены светло-фиолетовые, пол из красных плиток, кровать и стулья желтые, как свежее масло, подушки – светло-зеленого, лимонного оттенка. Покрывало алое, окно зеленое. Туалетный столик оранжевый, тазик голубой. Двери лиловые. Когда я взглянул на свои холсты после болезни, лучшим мне показалась «Спальня».