Журнал «Если», 2000 № 03

Булычев Кир

Когда взошло солнце, моя голова все еще разламывалась, а лес вокруг по-прежнему оставался очень густым — в нем не было ни дороги, ни тропы, по которой Келли Дэйл могла бы пригнать сюда джип — но я, по крайней мере, мог видеть, куда еду. На джипе я обнаружил множество царапин и небольших вмятин, порожек был погнут, эмаль кое-где облупилась, а на правой дверце красовалась длинная уродливая борозда, но все это были, так сказать, старые раны. Никаких следов падения в трехсотфутовую шахту на машине не оказалось. Ключи торчали в замке зажигания. Бумажник по-прежнему хранился у меня в кармане. Туристское снаряжение все так же кучей лежало в грузовом отсеке джипа. Быть может, Келли Дэйл и была сумасшедшей, но она ничего у меня не украла.

Накануне

вечером я добирался до шахты около часа. Теперь, чтобы вернуться в Боулдер, я потратил почти три часа. Дорога через Сахарную Голову и Золотую гору, пролегавшая к северо-востоку от Джеймстауна и доходившая почти до шоссе Два Пика, была поистине адской, и я терялся в догадках, зачем Келли Дэйл понадобилось тащить меня так далеко. Если только… если только падение в шахту мне не пригрезилось, и она нашла меня где-то совсем в другом месте. Что не имело совершенно никакого смысла.

В конце концов, я выбросил это из головы, отложив решение загадки до тех пор, пока не доберусь домой. Чтобы начать день, мне необходимо было принять душ, проглотить пару таблеток аспирина и выпить полстаканчика чистого скотча — обычно только после этого я начинал чувствовать себя более или менее сносно.

Мне следовало почуять неладное задолго до того, как я доехал до Боулдера. Дорога в каньоне Левой Руки, которую я наконец увидел, когда выбрался из леса, и на которую свернул, держа путь на восток, была какой-то не такой. Теперь-то я понимаю, что должно было броситься мне в глаза: вместо гладкого асфальта под колесами автомобиля была небрежно залатанная бетонка. Ресторан Гринбрайера, стоявший на выезде из каньона у обочины тридцать шестого шоссе, тоже выглядел странно. Оглянувшись назад, я увидел, что площадка для автомобилей была значительно меньше, чем я ее помнил, крыльцо и входная дверь выкрашены в другой цвет, а на том месте, где вот уже несколько лет находился цветник, вырос высокий пирамидальный тополь. Кое-какие мелочи на коротком перегоне до Боулдера — например, слишком узкая обочина шоссе и завод «Бичкрафт» у подножия холмов, выглядевший как только что построенный, хотя он был закрыт уже лет десять — тоже должны были меня насторожить. Но я лелеял свою головную боль, размышлял о Келли Дэйл и своей неудав-шейся попытке самоубийства, поэтому ничего не заметил.

На шоссе не было никакого движения. Ни одной машины, ни одного фургона или мотоциклиста, что было довольно странно, поскольку фанатики спандекса [8] появляются на Нижнем шоссе каждый погожий день вне зависимости от времени года. Впрочем, вся необычность окружающего мира стала очевидной только тогда, когда я оказался в Боулдере на Северном Бродвее.

Здесь я не увидел ни одной машины. То есть нет… Десятки их были припаркованы вдоль тротуаров, но на проезжей части мне не встретилось ни одной. Не летали с полосы на полосу мотоциклисты. Пешеходы не перебегали дорогу на красный свет. Я почти достиг пешеходной зоны на Перл-стрит, когда понял, как пуст и безлюден город.

8

Спандекс — синтетическая эластичная ткань, которая идет на пошив спортивных костюмов.

«Господи Иисусе! — помнится, подумал я. — Неужели началась ядерная война и всех жителей эвакуировали?»

Только потом я вспомнил, что холодная война давно закончилась и что несколько лет назад городской совет Боулдера — по причине, так и оставшейся неизвестной человечеству, единогласно решил игнорировать разработанные на случай войны планы эвакуации гражданского населения. Городской совет Боулдера давно вынашивал идею объявить наш город безъядерной зоной, так что ни один авианосец с ядерным оружием на борту не бросил якорь в боулдерской гавани. Иными словами: даже если бы находящийся в шести милях от города завод «Роки-Флэтс», производящий ядерное оружие, превратился

в пузырящееся радиоактивное озеро, никто не позаботился бы об эвакуации. Да и политкорректные граждане Боулдера, — а их среди городского населения большинство, — скорее бы стали протестовать против проникающей радиации, нежели согласились эвакуироваться.

В таком случае, куда же подевались жители?

Спустившись с горки перед прогулочной зоной на Перл-стрит, я сбросил скорость, и мой открытый джип тащился, словно черепаха.

Но аллея исчезла. Деревья, искусственные холмы, живописные кирпичные дорожки, цветочные клумбы, попрошайки, тележка Фредди с хот-догами, скейтбордисты, уличные музыканты, торговцы наркотиками, скамейки, киоски и телефонные будки — все куда-то пропало.

Аллея сгинула, но сама Перл-стрит никуда не делась. Просто она вновь стала такой, какой была много лет назад — до того, как ее замостили кирпичом, разбили клумбы и пустили уличных музыкантов. Свернув на нее, я медленно поехал по безлюдному бульвару, разглядывая аптеки, скромные магазины готового платья и недорогие ресторанчики, выстроившиеся вдоль тротуаров там, где уже давно обосновались роскошные бутики, магазины подарков и дворцы мороженого компании «Хааген-Датс». Все это напоминало мне Перл-стрит начала семидесятых — именно так она выглядела, когда я переехал в Боулдер.

Потом я проехал мимо стейк-хауза Фреда, где мы с Марией изредка ужинали по пятницам, если у нас оставалось немного денег, и понял, что это настоящая Перл-стрит начала семидесятых. Фред, в конце концов, признал себя побежденным, сдался, не в силах вносить такую же арендную плату, какую платили модные бутики, заполонившие вновь созданную прогулочную зону. Когда это было?.. По меньшей мере, лет пятнадцать назад.

Еще одно подтверждение своей безумной догадке я получил, увидев старый кинотеатр «Арт Синема», в котором шла картина Бергмана «Шепоты и крики», хотя я помнил, что он перестал быть нормальным кинотеатром лет десять назад. В каком году вышли на экран «Шепоты и крики», я точно не знал, но мне казалось, что мы с Марией смотрели его еще до переезда в Боулдер, году этак в шестьдесят девятом, вскоре после моей демобилизации.

Мне не хочется перечислять все прочие странности: автомобили старых марок у тротуаров, устаревшие дорожные знаки, антивоенные граффити и «куриные лапки» на стенах домов, — да я и сам в тот день не пытался составить подробный список. После Перл-стрит я ехал так быстро, как только мог, спеша поскорее попасть в свою квартиру на Тридцатой улице, и лишь мельком отметил, что сквер Кроссроудз в конце бульвара Кэньон, хотя и никуда не исчез, был все же значительно меньше, чем мне помнилось.

Здания, в котором находилась моя квартира, вообще не было.

Несколько минут я стоял в своем открытом джипе, рассматривая пустыри, деревья и старые гаражи, которые врастали в землю на том самом месте, где должен был находиться мой многоквартирный дом, и боролся с желанием закричать или завыть. И дело было вовсе не в том, что вместе с домом куда-то подевались моя квартира, вся одежда и кое-какие мелочи, которые были дороги мне как память о прошлой жизни (несколько любительских фотографий Марии, на которые я все равно никогда не смотрел, медали и значки, завоеванные в софтбольных баталиях, и грамота финалиста конкурса «Учитель года-84») — дело в том, что вместе с домом куда-то исчезли мои четыре бутылки со скотчем.

Только потом я сообразил, насколько глупой была подобая реакция, и поехал к ближайшей винной лавке, которую смог найти — старому семейному магазинчику на Двадцать восьмой улице, возле которого еще вчера был разбит небольшой скверик. Войдя в незапертую дверь, я для очистки совести немного покричал, и когда никто не откликнулся, что меня нисколько не удивило, взял с полки три бутылки «Джонни Уокера». Потом, оставив на прилавке кучу банкнот (может быть, я и псих, но не вор), я вышел обратно на стоянку, чтобы наконец выпить и как следует обдумать случившееся.