Журнал «Если», 2000 № 10

Мирер Александр Исаакович

Поначалу я предположил: исторической фантастикой стоит называть те работы фантастов, в которых есть точное воспроизведение какого-нибудь пласта исторической реальности.

Но потом понял, что определение, построенное на словах «точное воспроизведение реальности», саму эту реальность не отражает. По большому счету, на протяжении всей краткой, но бурной истории постсоветской фантастики вышло только два заметных произведения, которые могут претендовать на «точное воспроизведение» от начала и до конца. Это роман Андрея Валентинова «Дезертир» (1997) и трилогия Андрея Мартьянова — «Вестники времен» (1998), «Творцы апокрифов» (1999, в соавторстве с М. Кижиной), «Низвергатели легенд» (2000).

В первом

случае автор опирается на очень солидное знание эпохи Великой Французской революции, представляет, как одевались в те времена, как готовили кофе, по какому календарю жили и где в революционном Париже располагались те или иные правительственные учреждения. А. Валентинов, сам профессиональный историк, добросовестно освоил специальную историческую литературу «по широкому фронту». Но можно говорить и о философском влиянии: чувствуется, что писателю близка позиция блистательного консервативного историка и философа Томаса Карлейля.

В случае с Андреем Мартьяновым все значительно проще. Фактологической основой трилогии стала научно-популярная книга И. В. Можейко (он же Кир Булычев) — «1185 год». На нее, как на стержень, нанизываются добавки из прочей литературы о европейском средневековье. Работа И. Можейко — это умная и профессиональная популяризация исторических знаний, к тому же оригинальная по форме и, понятно, великолепно написанная. Соответственно, и производная от нее вышла недурная… если закрыть глаза на художественный уровень последователя (особенно второй и третьей книг).

Видимо, не сложилось еще особого жанра исторической фантастики. В этой сфере не существует единого комплекса книг, где соблюдались бы сюжетные, структурные, стилистические каноны, где был бы некий единый метод изложения — иными словами, все то, что называется жанром. На сегодняшний день об исторической фантастике имеет смысл говорить только как о хаосе весьма разнородных литературных произведений, где массированно используется исторический антураж (действительный, а не фэнтезийный). Возможно, на этой почве когда-нибудь и вызреет некая жанровая общность, но до этого далеко.

Когда автор этих заметок попытался собрать историческую фантастику, выросшую из отечественного материала (древнерусской, старомосковской, петербургско-имперской и советской истории), у него ничего не вышло. Парадоксально: в 90-х годах никого не заинтересовало классическое русское средневековье, галантный XVIII век и даже громокипящее XIX столетие. На одном конце хронологической шкалы в судьбе России — славяно-киевская эпоха, породившая океан фэнтези. У этого океана очень хорошо вычерчено побережье: не позднее середины XI столетия, когда правил Ярослав Мудрый.

На другом конце — Серебряный век, революции, войны двадцатого столетия. Советскую и предсоветскую эпохи «эксплуатировали» много и со вкусом.

Посередине же — колоссальный пробел.

Не нужны оказались фантастам времена Александра Невского и Дмитрия Донского, обошлось без опричной тьмы Ивана Грозного и кровавого пира Смуты, оставлены в стороне кипение петровских десятилетий, изящная пора «веселой царицы Елисавет», а с ними вместе и «век золотой Екатерины».

Казалось бы, какое обилие человеческих трагедий, какой пестрый мир отваги, жестокости, святости и предательства, какое богатство политических сюжетов! Ан нет, не надобно. Почему?

Отвечая на этот вопрос, легче всего начать с того, что оказалось востребованным.

Что касается славяно-киевской фэнтези, то она в большинстве случаев может быть названа «исторической фантастикой» лишь с изрядной натяжкой, поскольку фантазии авторов чаще всего преобладают над исторической реальностью. Правда, в конце 90-х произошел сдвиг в сторону «историзма», фактологической точности. На форзацах романов появились карты, где довольно точно показано расположение восточнославянских племен и древнерусских городов (например, серия «Княжий пир», основанная «Центрполиграфом»), видны скрытые цитаты из

исторических источников. Сейчас уже почти позабыты истоки славяно-киевской фэнтези. Многим представляется, что она родилась после 1991 года наподобие взрыва сверхновой. Это заблуждение. Корни жанра уходят значительно глубже — они в так называемой «русской богатырской повести»

XVIII века. В этом жанре плодотворно работали Лев-шин, Попов. Уже в советские времена повести и рассказы о волхвах, витязях, князьях и богатырях появлялись на страницах молодогвардейских ежегодных сборников «Фантастика». Классический для славянокиевской фэнтези роман С. Плеханова «Заблудившийся всадник» вышел в 1989 году. И знание исторических реалий Киевской Руси у Плеханова было на порядок выше любого из современных авторов. Двенадцать — пятнадцать лет назад «Молодая гвардия», надо полагать, пыталась сформулировать целую философию национального неоязычества, подводя под нее серьезную историческую базу. Заметим: весь огромный период древнерусской истории с середины IX века до смерти Ярослава Мудрого умещается в несколько десятков страниц летописи, несколько страниц иностранных источников, не очень обильный археологический, мифологический, этнографический материал и считанные единицы архитектурных памятников, дошедших до наших дней. Все подвиги и походы князей киевских, все язычество с Перунами и Мокошами, все градостроительство и вся государственная деятельность отражены на ничтожном пространстве реальных исторических источников. «Молодогвардейцы» вычерпывали подчистую все или почти все. Лет семь после них те же самые сюжеты, подходы, концепции эксплуатировались по нисходящей: вместо живого источника авторы стали черпать материалы из монографий Б. А. Рыбакова, знаменитого романа «Русь изначальная» В. Иванова и какой-то убогой популярщины.

Во второй половине 90-х к славяно-киевской фэнтези стали относиться серьезнее. Огромная часть современного лагеря патриотов ставит на «национальную идею», при этом отрицая страшненький национализм, основывающийся на чистоте «крови», то есть на голой принадлежности к русскому этносу. Следующий шаг, по логике, — укрепить и облагородить идею «крови», разбавив ее идеей исторической культуры, или «почвы». А «почва» породила только две исторические культуры — язычество и христианство. Христианство в настоящий момент находится в поле мощнейшей полемики; принять или отвергнуть христианство в наши дни — значит принять или отвергнуть множество знаковых элементов истории, нравственности, да и той же политики. Иными словами, сделать очень ответственный выбор. Язычество до последних лет почти не замечали: ну, есть чудинка такая на Руси, не относиться же к нему серьезно. А для национального самоутверждения вроде бы даже приятно: арии мы, да и культура у нас была ого-го! Все попы проклятые порушили, да еще иноземцы. Вот неоязычество и набралось сил — проросло молодогвардейское зернышко, посеянное задолго до 91-го… А поднялся росточек на хорошо удобренной почве страшно ущемленных национальных чувств и вековечной благоглупости «не будем преувеличивать»…

Язычество пало в раннем средневековье. С XI столетия у него уже не было ни малейших шансов. До Батыева нашествия в середине XIII века, быть может, стоит говорить о некотором соперничестве двух религиозных традиций, а после него — исключительно о языческих вкраплениях в христианское мировоззрение, христианскую культуру, христианский социум. Поэтому и писать об огромном периоде с XI–XIII до XIX столетия неудобно. Встает та же самая проблема выбора: если принять нашу историю тех столетий со всеми ее триумфами и кошмарами такой, какова она есть, значит, принять и христианство (речь не идет о крещении, имеется в виду ценностная система) и еще очень много связанных с ним вещей… А если отвергнуть, то и отказываться придется от многого. Отношение к этим эпохам — как индикатор, моментально показывает, кто ты такой, с кем сидишь на одной скамейке. Возможно, поэтому и не пишут: страшновато…