Журнал «Если», 2001 № 02

Крапивин Владислав Петрович

Тон письма вначале показался мне излишне обличительным, и я сухо ответил, что забыть о своем любимом писателе я никак не мог и все претензии следует адресовать редакции «Литературной газеты», которая, не посоветовавшись с автором, внесла в статью свои изменения и сокращения, в том числе и такие вот необдуманные. Потом, перечитав письмо Тимура, я вдруг уловил в нем какую-то скрытую беззащитность и ребячью обиду за отца. И сделал приписку. В том смысле, что смешно думать, будто я могу забыть писателя, которого чту всю жизнь и чье имя носит ребячий отряд, которым я руковожу двадцать лет…

Видимо, мое

письмо успокоило Тимура Аркадьевича. Вскоре он прислал мне приглашение на какое-то совещание писателей-маринистов. Я не поехал, поскольку к маринистам себя (несмотря на всю любовь к флоту) причислять не смел, да к тому же и всякие дела и заботы в упомянутом выше отряде не пускали. Однако после мы встречались с Тимуром Аркадьевичем вполне приятельски — и на заседаниях в редакции «Пионера», и за бутылкой в компании близких к этому журналу людей, и на разных писательских совещаниях. Он всегда интересовался Свердловском, поскольку, как известно, женат был на дочери нашего знаменитого земляка — Павла Петровича Бажова.

Однажды (кажется, в слякотном феврале восемьдесят девятого года) Тимур Аркадьевич и я сошлись в кабинете редактора «Пионера» Анатолия Мороза. И настроение было таково, что нам троим захотелось посидеть в уютном месте и душевно побеседовать на всякие житейские и литературные темы. И было решено, что самое подходящее место для этого дела — ресторан Центрального дома литераторов. Как-никак, родное по духу заведение.

Однако в ЦДЛ нас не пустили. Дородный, совсем не писательского вида мужчина встал в дверях и сообщил, что «сегодня посторонним доступа нет». Наши с Тимуром писательские билеты и заявление, что мы отнюдь не посторонние, не возымели результата. Видимо, для того, чтобы считаться «непосторонним» по-настоящему, надо было иметь примелькавшуюся физиономию, а мы не входили в круг завсегдатаев этого заведения. Дядя корректно, но решительно разъяснил, что сегодня здесь всякие «спецобеды» и «спецмероприятия», и заслонил животом дверной проем. Я предложил устроить показательный скандал и вызвать директора. Но мои спутники склонили меня к тому, чтобы не портить себе настроение.

— Поехали в Дом журналистов, уж там-то нас встретят как своих, — предложил редактор «Пионера». Мы вновь погрузились в черную «Волгу» Гайдара и покатили в указанном направлении.

Увы, в Доме журналистов встреча была почти такой же, как и в ЦДЛ. Не помню официальных объяснений привратника, но на его лице читалось явно: «Ходят тут всякие…

— Мы, друзья, изначально взяли неправильный курс, — заявил Тимур Аркадьевич. — Надо было сразу ехать в Дом актера, где меня знает каждый таракан. Уж там-то…

Читатель, без сомнения, уже догадался, что «там-то» все повторилось по прежнему сценарию.

Наши попытки сунуться еще в несколько «творческих» забегаловок тоже кончились ничем. Куда было податься? Даже ресторан Савеловского вокзала (именуемый знатоками «У деда Савелия») оказался переполнен. Не в «Националь» же толкаться (да и туда небось не пустили бы). Возвращаться в редакцию было не с руки: «борьба с алкоголизмом» тогда уже слегка ослабела, но все-таки… Устраивать посиделки у себя дома мои спутники тоже почему-то не хотели. И тогда я сказал:

— Ребята… — Это была как строчка из песни: «Ребята, — сказал, обращаясь к отряду,

матрос-партизан Железняк. — Пробьемся гранатой…

— Я знаю, куда идти! — И позвонил из автомата своей сестре Людмиле Петровне, которая жила в ту пору на юго-западе Москвы, в Воронцово. Объяснил ей, что три не самых далеких от литературы человека мотаются по холодной негостеприимной столице, безуспешно вопрошая, почти как барон Пампа у братьев Стругацких: «Есть ли где-нибудь место, в котором три благородных дона могут прилично и скромно провести время…

Моя милая, все понимающая сестрица тут же сообщила, что такое место есть у нее на кухне и что найдется даже кое-какая закуска, только пусть благородные доны «все остальное» прихватят с собой.

Мы купили в ближнем магазинчике бутылку «Столичной» (или две, не помню). Тимур Аркадьевич бросил свою «Волгу» в каком-то переулке (я подивился его беспечности). Мы пересели в такси и вскоре предстали пред очи моих родственников. Родственников, кроме сестры и ее мужа, было еще немало — две дочки и два сына моей племянницы Иринки (сама она была на работе, ибо занимала пост не то в «Пионерской правде», не то в «Учительской газете»). Присутствовал также молодой, ласковый и крайне любопытный кот Дымок.

Мои внучатые племянники во все глаза глядели на «настоящего Тимура Гайдара». Вернее, осознанно глядели племянницы. Племянник Никитка был еще кроха, а шестилетнего Алешку поразила прежде всего блистательная внешность знаменитого гостя. Ибо, когда Тимур Аркадьевич скинул потертое штатское пальтецо, он оказался в ослепительной адмиральской форме с золотыми погонами. Увидев Алешкино почтительное изумление, он подмигнул и пообещал:

— Учись, расти, и я возьму тебя на свой пароход.

Вполне справедливо Тимур Аркадьевич полагал, что малыш еще не знает разницы между адмиралами и капитанами торговых судов…

Кот Дымок потерся об адмиральские брюки и одобрительно муркнул.

Наша неспешная беседа в уютной московской кухне получилась весьма теплой и полной дружеского понимания. Мы говорили о книжках, о детских журналах и писателях, о Свердловске и Павле Петровиче Бажове, о поганых порядках в столице, о глупых критиках (чьих имен приводить не буду, чтобы не делать им рекламу), о грядущих изменениях в политике, о сравнительных качествах московской и уральской водки и, конечно же, о Кубе.

Тогда-то я и спросил, правда ли, что у кубинских мальчишек была игра в стеклянные шарики от пробок. И Тимур Аркадьевич подтвердил, что да, была. И добавил, что большинство шариков были прозрачно-бесцветными, но изредка встречались рубиновые, изумрудные, янтарные, аквамариновые. Мальчишка, ставший обладателем такого сокровища, обретал в своем квартале шумную известность и почитался, как знаменитость…

Я слегка разоткровенничался и поведал, что в шариках и шарах разного размера мне порой чудится мистическая сила (видимо, бутылок было все-таки две). И что у меня дома есть немало шариков, подаренных юными и взрослыми друзьями — стеклянных, металлических, янтарных, каменных… Рассказал о своей новой повести «Застава на Якорном поле», где мальчишки играют стеклянными шарами. И еще об одной повести — «Белый шарик Матроса Вильсона», в которой шары совсем уже громадные — настоящие космические звезды…