Журнал «Если», 2001 № 05
Шрифт:
Он уже преодолел половину пути, для чего отважно пересек почти все помещение, когда его внимание привлек некто из зрительских кресел. Некто был на год старше Кипятка, гораздо выше ростом, облачен в аккуратные брючки и рубашечку из хлопка. Его волосы светло-песочного оттенка были гладко зачесаны назад, только на лоб свисало несколько прядей. На спинке соседнего пустующего кресла висела его светло-голубая курточка. На колене он держал дощечку с зажимом, полным бумаги, и что-то ожесточенно строчил дешевой шариковой ручкой. Время от времени он поднимал глаза на игроков, а потом опять принимался за писанину.
Кипяток
Оглянувшись через плечо, Кипяток удостоверился, что мастодонт, ошивавшийся перед этим у буфетной стойки, присоединился к своим партнерам. Другой игрок сложил руки у рта рупором и протрубил:
— Эй, парень, почему бы тебе не вернуться в лес к остальным зверушкам?
— Хотел бы, да не могу! — крикнул Кипяток в ответ. — Ты и твои дружки уже перестреляли всех до одного!
Мастодонт и его приятели ответили на эти слова не злобными выкриками, а смехом.
Что за скопище кретинов! Полагают, что массовое уничтожение всего живого — забавное явление. Любого из них легко было представить в военной форме, со смехом нажимающим кнопку пуска ядерных ракет.
Короткий, но громогласный обмен репликами отвлек пишущего от его занятия. Он поднял глаза, заметил Кипятка и тут же отвернулся, еще ниже склонившись над бумажками.
Кипяток приблизился к нему, качая головой.
— Ничего не выйдет: я тебя уже засек. Ты опознан.
— Засек так засек. — Парень с бумажками выпрямил спину. — А теперь ступай подобру-поздорову.
— Ты что? — Кипяток повысил голос, чтобы его могли услышать ближайшие игроки. — Где твое дружелюбие?
Двое играющих обернулись на его голос.
— Ладно, ладно, — уступил Кервин. — Присядь, если хочешь, только не ори.
— Не орать? Мне? — Кипяток плюхнулся на пластмассовое сиденье напротив и закинул ноги на спинку кресла следующего ряда, загородив от себя маленькую табличку, гласившую: «Просьба не класть ноги на спинки сидений».
— От кого ты тут прячешься — от мамочки или от папочки? — Не Дождавшись ответа, Кипяток спустил ноги на пол и попытался прочесть убористый текст на страничке. — Сейчас догадаюсь: ты изучаешь физику метания шаров.
— Не совсем.
— Знаешь, — небрежно бросил Кипяток, не обращая внимания на то, что голос заглушают аплодисменты удачливому игроку и огорченный вой команды противников, — если бы ты нацепил очки, то выглядел бы настолько стандартно, что при виде тебя любого нормального человека обязательно стошнило бы.
— Зато ты словно сошел с обложки глянцевого журнальчика.
— Вообще-то я должен был красоваться на развороте очередного номера «Плейгерл», но меня хватило только на одну страничку, поэтому мою фотографию использовали для рекламы водки: всякие серебряные «роллс-ройсы», дамочки в черных атласных платьях, парочка волкодавов, присевших у моих ног.
— Чем ты сегодня обкололся, Кипяток? — устало осведомился Кервин.
— Только что, — важно ответствовал Кипяток, — я выпил до дна целую порцию вишневой коки. Ибо «Рыболовный крючок» закрыт по соображениям санитарии.
— Их вообще пора отдать под суд.
— Узнаю старину Кервина! Знакомое благородство и готовность понять ближнего. По крайней мере, я не торчу здесь
Кервин предпринимал героические, но безуспешные попытки заслонить написанное от взора Кипятка.
— Ничего. Просто убиваю время.
— Ну, конечно! Лучшего места не придумаешь! — Кипяток поднял обе руки. — Я верю каждому твоему слову. Я видел, что ты строчишь, как сумасшедший, но это вовсе не значит, что ты пишешь о чем-то конкретном. Или, может, мы занимаемся одним и тем же, только заходим с противоположных концов: я выставляю себя на обозрение, а ты обозреваешь?
Кервин молча отвернулся. Спровоцировать его на вспышку гнева было практически невозможно. Кипятка охватило нетерпение: настало время делать ноги. Здесь он уже совершил все, что мог. Если выбежать до того, как уйдут последние посетители, он еще успеет проколоть пару шин, чтобы потом наблюдать с безопасного расстояния за взбешенным автовладельцем.
У Кервина, по крайней мере, наблюдались кое-какие всплески мозговой деятельности. Он не просто пускал пену, а вел беседу.
— Тебе известно, что боулинг — самый популярный спорт в Соединенных Штатах? В некотором смысле он представляет собой отличную модель конкурентного общества. Наблюдая за игроками, можно многое понять.
— Это и мне заметно. Титаническая задача: вычислить соотношение между потреблением пива и посещением отхожего места! Факультетский компьютер занимался бы этим несколько секунд.
— Речь о другом, — обиженно сказал Кервин. — И вообще, я не сам выбрал это задание. Мне хотелось в муниципалитет, но пока на факультете до меня дошла очередь, все приличное разобрали, и мне оставалось одно из двух: либо кегельбан, либо автобусная поездка в резервацию вместе с остальными.
— Просто ты не используешь полностью свое воображение. Ты мог бы изучать однокурсников, изучающих индейцев. Впрочем, мне понятно, почему ты подался сюда. Будь я навахо или хопи, натягивающим нижнее белье на глазах у очередного благонамеренного белого мальчика, я бы сорвал со стены дедовский дробовик и нашпиговал ему задницу свинцом. Других это, конечно, не отпугнуло бы: они просто занесли бы в блокнотики соответствующее наблюдение.
Кервин укоризненно поводил шариковой ручкой перед носом у собеседника.
— Ты передал самую суть своей проблемы, сам того не заметив. Как раз в этом, а вовсе не в кричащем облачении, смысл твоего протеста: опора на словесное и физическое насилие, подменяющее подлинное самовыражение.
— А они, выходит, самовыражаются? — Кипяток указал на последних игроков. Почти все матчи уже завершились, но кое-кто был не в состоянии отойти от дорожек, не сбив напоследок еще пару-другую комбинаций кеглей. — Ты называешь это насилием, а я — жизнью. Различие между моими друзьями и этими картофелинами на ножках заключается в том, что мы терпимы. «Мне не нравится твой образ жизни, твоя прическа, я презираю все, что тебе дорого» — я же слышу все это с тех пор, как впервые научился понимать речь! Но все равно мне присуща терпимость. У меня не подскакивает давление, когда я вижу субъекта в ковбойских сапогах, джинсах и фланелевой рубашке с остатками еды недельной давности на груди. А твоим «нормальным» людям достаточно разок на меня взглянуть — и они уже тянутся за табуреткой.